Все это я знал. Утром того дня некий шейх Фейсал в который уже раз предостерег Европу против гнева мучеников ислама.

«Мы заставим правительства воспринимать нашу веру всерьез!» — кричал он, выступая в Лондоне перед впавшей в истерику толпой, собравшейся перед его домом. Потом он заявил, что никто не избежит мщения со стороны его иракских и афганских братьев и всех тех, кто готов заставить дрожать от страха европейские столицы. В том числе Париж.

Уже много недель угроза была вполне реальной. Все началось после того, как союзники решили продемонстрировать, что контролируют ситуацию в Афганистане. В кровопролитных столкновениях с талибами с обеих сторон было много погибших. Американцы и французы находились на передовых позициях, и многие террористические организации немедленно объявили погибших мучениками веры и поклялись мстить США и Франции.

Шейх Фейсал, один из глашатаев экстремистских шиитских кругов и британский подданный, пользовался статусом религиозного деятеля и свободой слова, множа поток угроз. Его речи интерпретировались как пророчества и предупреждения, и пресса все чаще называла его руководителем мелких террористических групп, рассеянных по всей Европе.

Все это я знал, но полагал, что гром грянет где-нибудь в другом месте. В пространстве-времени за пределами моей жизни.

— Хорошо, договорились, — сдался я. — Когда он освободится?

— В 17.00. Не опаздывай.

Я повесил трубку, злясь на непредвиденное осложнение. Придется менять планы. Я погрузился в изучение бумаг, твердо вознамерившись разобраться в деле до ухода.

В 16.30 — я уже собирался уходить — в моем кабинете неожиданно появился Салливан с клиентом:

— Представляю тебе Кристиана Бонно из компании «Бонно и сын».

Мы обменялись рукопожатиями, и я сразу понял, что дело плохо.

— Месье Бонно собирается отказаться от услуг агентства, с которым работал, и намерен заключить договор с нами. Жду тебя в моем кабинете, мы сможем все обсудить.

Это была не просьба — недвусмысленный приказ. Я мог бы отказаться — Салливан, как обычно, не предупредил меня о встрече, — сказать, что у меня неотложные дела, перенести свидание с клиентом, но не сделал этого. Разве мог я признаться, что ухожу с работы в 16.30, чтобы встретить сына после футбольной тренировки? Я занимал в агентстве важный пост и думал в тот момент о своих обязанностях, о долге служащего и том огромном жалованье, которое платил мне Салливан. За несколько секунд я все рассчитал и принял решение.

— Присоединюсь к вам через пять минут, — сказал я. — Мне нужно сделать телефонный звонок.

Я набрал номер клуба и попросил позвать к телефону тренера, стараясь не думать о скандале, который наверняка устроит мне вечером Бетти. Я — важная шишка, настоящий профессионал и сумею всю разрулить.

— Мы не успеваем забрать Жерома, — объяснил я наставнику сына. — Вас не затруднит дать ему денег на билет и отправить домой автобусом? Он вернет деньги на следующей неделе.

— Надеюсь, ничего серьезного не случилось? — встревожился мой собеседник, удивленный таким напором.

— Нет-нет, благодарю вас за участие. Обычные профессиональные заморочки.

— Хотите поговорить с Жеромом?

— Мне жаль, но я уже опаздываю.

— Давно собирался вам сказать — мальчик в последние дни не очень старается.

— Вот как? Мы обязательно это обсудим сегодня же вечером. Еще раз спасибо.

Почему я не поговорил с Жеромом? Почему не сказал, что люблю его? Почему не послал к черту Салливана? Что зазорного было в том, чтобы встретить десятилетнего сына после тренировки, отвезти его домой и поговорить с ним по дороге, как делают все любящие отцы семейства?

Все эти вопросы продолжают терзать меня и сегодня.

И ответ жесток и неумолим, как нож гильотины: я не был таким отцом и не заслуживал любви моих близких.

* * *

Я подхожу к столу Мохтара Эль-Фассауи, он поднимается, одаривает меня широкой улыбкой, протягивает руку и приглашает садиться.

— Вот и мой спаситель! — шутит он, сразу переходя к делу.

Он в точности таков, как на снимках в глянцевых журналах: элегантен и высокомерен. Костюм из смеси шерсти и шелка отлично сидит на стройной фигуре; голубая рубашка и изящно завязанный галстук точно в тон выгодно оттеняют кожу медового цвета; распрямленные и уложенные гелем волосы обрамляют лицо с почти идеально правильными чертами. Взгляд больших глаз пристальный и проницательный. Я знаю, что он изучает мою внешность, оценивает манеру держаться и одежду. Уверенность в себе — чтобы не сказать апломб! — и дорогой костюм по его шкале ценностей свидетельствуют в мою пользу. Я подготовился к встрече, и ничто в моем облике не позволит ему усомниться, что я заслуживаю уважения.

— Вы сумели удивить меня, месье…

— Даниель. Просто Даниель. Благодарю за комплимент. Думаю, вас вряд ли можно назвать… впечатлительным.

— Вы всего лишь удивили меня, Даниель, не более того, — резко бросает он.

Я принимаю поправку:

— Если вы мне доверитесь, я сумею произвести на вас впечатление.

Он заказывает чай, кладет ногу на ногу, рассеянно оглядывает зал и устало вздыхает:

— Очень хорошо. Объясните, что вы предлагаете.

— Все очень просто. Я стану вашим советником по связям с общественностью. Своего рода персональным тренером и пресс-секретарем и предоставлю вам средства для создания нового медийного образа.

Я достаю из кармана ручку, листок бумаги и рисую треугольник:

— Ваша нынешняя репутация складывается из трех компонентов: желаемый имидж, то есть то, что вы хотели бы показать; образ, который вам создают пресса и общественное мнение; получаемый образ — тот, что известен широкой публике. В вашем случае СМИ создают образ, противоположный тому, который нужен вам. Следовательно, мы должны поработать над этой стороной треугольника.

Мохтар Эль-Фассауи смотрит на меня с сомнением. Мое наглядное объяснение его не удивило. Очевидно, ему все время предлагают подобные пустые методики. Но я не смущаюсь: моя первая задача — убедить его в том, что я мастер по части технологий, а потом закрепить преимущество.

— Предположим. И как же вы собираетесь устранить это несоответствие?

— Ваш имидж подобен призме. Существуют теневые зоны, касающиеся вашей деятельности, личной жизни, обязательств, что облегчает задачу вашим противникам и позволяет тем, кто дискутирует с вами в прессе и на телевидении, высказывать идеи, не имеющие ничего общего с вашими истинными убеждениями.

— Я не хочу выставлять свою жизнь напоказ.

— Естественно. Я этого и не предлагаю. Я хочу сделать акцент на самых «продаваемых» аспектах, чтобы направить общественное обсуждение в то русло, которое будет выгодно нам.