ни души, да еще из-за беспорядка, оставленного штормом, пляж казался заброшенным и пустынным.

Но девочке было приятно это — что только она и море. И хотя день был пасмурный, под низким хмурым небом в море не было обычного праздничного блеска и захватывающей шири, оно нравилось девочке. Она все сидела, смотрела и слушала. До тех пор, пока не пришла ее мать, худощавая тридцатилетняя женщина с такими же, как у девочки, темными глазами на утомленном лице. Она с трудом разыскала дочь. Островерхая голубая шапочка девочки была едва видна из-за поваленного грибка. Сердито, от только что пережитой тревоги, женщина подняла девочку за руку, подала ей костыль.

— И что ты здесь сидишь? Погода такая… Я принесла тебе поесть, пойдем.

Они приехали по курсовке и снимали две койки у курортной поварихи тети Маши. У поварихи был добротный вместительный дом под черепичной крышей, с садом и виноградником, почти совсем рядом с санаторием. Сначала тетя Маша отказала им:

— С детьми я не беру. Да… — маленькие, упрятавшиеся в щеки глаза поварихи ощупали фигуру девочки. — Ладно уж! Убогая она у вас.

— Наташенька спокойная, — виноватым голосом принялась объяснять мать. — Все за книжками. Ей еще только на будущий год в школу, а она уже читает. У вас здесь есть детские книги. Я видела. В киоске. Я буду покупать. А шуметь и бегать Наташа не любит.

Мать могла бы этого и не говорить. Тетя Маша кивнула при этих ее словах.

— Где уж!

И привела их в уютную чистенькую комнату с двумя койками под пикейными светлыми одеялами, столиком между ними у окна и зеркальным гардеробом в углу. Вход в комнату был отдельный, с крытой террасы.

— Вот, — сказала тетя Маша. — Занимайте. Конечно, кабы сезон, я бы вам ее не сдала. Обычно-то здесь живут двое взрослых. Абы муж, с женой, абы… — повариха не договорила и посмотрела матери в глаза.

Мать отчего-то смутилась и принялась отвязывать от чемодана сумку. Но как только тетя Маша вышла, мать оставила чемодан и подхватила Наташу на руки. Целовала ее и приговаривала:

— Вот, видишь, как замечательно все получилось! Такая славная комната! Нам с тобой будет здесь хорошо.

Их жизнь у тети Маши и в самом деле пошла неплохо. Повариха была совсем не такой вредной, какой показалась вначале, разрешала матери пользоваться ее утюгом и подогревать на плитке еду для Наташи. Мать приносила ее из курортной столовой, где питалась сама. Тетя Маша же помогла матери договориться с врачом, который посмотрел Наташу и прописал ей грязи. Утром после завтрака мать принимала лечение сама, а потом вела в грязевой корпус Наташу. После обеда гуляли в парке, ходили к морю, а если шел дождь, читали у себя в комнате. И мать не могла нарадоваться, что все у них так ладно получается.

В хорошую погоду тетя Маша выходила во двор на скамейку под белой акацией. Что акация белая, теперь, зимой, совсем не было видно. Это было просто большое дерево с влажными черными ветками. Под ним на совсем зеленой, как летом, траве валялись громадные черные стручки. В Наташином городе в Сибири росла совсем другая акация — невысокий подстриженный кустарник, на котором в июне появляются желтые цветки, а потом, на их месте, — маленькие стручки. Из таких стручков получаются хорошие пищалки. А из этих, что с белой акации, пищалки, наверное, сделать нельзя.

Однажды Наташа набрала себе этих стручков целый ворох и пристроилась с ними на ступеньке крыльца неподалеку от скамейки, на которой сидела повариха, расставив толстые колени, обтянутые ситцевым, хорошо простиранным платьем. Рядом с ней мать казалась еще бледнее и тоньше в своем сером платье из дешевой шерсти. На расспросы тети Маши она отвечала сдержанно и в то же время с готовностью. Мать была благодарна поварихе за то, что тетя Маша приняла такое участие в их с Наташей судьбе.

— Лаборанткой работаю. В больнице. Да. Отец Наташи? — она оглянулась на Наташу. «Ну, чего ты? — ответила Наташа взглядом. — Я же все равно знаю».

И все же мать кашлянула, привстала, поправила платье.

— Когда мы поженились, он был студентом, в мединституте учился. Ну, а потом… Наташе было три года, когда мы разошлись.

— Стало быть, пока учила его, нужна была? — сделала свой вывод тетя Маша. — А потом он и… ох-хо-хо! Так-то с нашей сестрой и бывает. Поди, и алименты не платит?

— Я работаю на полторы ставки, — сказала мать. — Нам хватает.

— Оно, конечно, хватит, коли больше взять неоткуда, — посочувствовала повариха. — А девчонка-то родилась такой или…

Мать опять оглянулась на Наташу, понизила голос:

— Как раз перед этим и заболела. Я тогда дневала и ночевала в больнице.

— Ну и что теперь? — продолжала допытываться тетя Маша, вытирая кончиком косынки круглое потное лицо. — Сюда ее привезла, думаешь, поможет? Сколько их сюда возят-то? Почитай, такими и уезжают. Нет уж, теперь хоть залечи!

— Другие и вовсе ходить не могут, — словно оправдываясь в чем-то, отозвалась мать. — А Наташенька все сама. Я ведь ее на целый день одну дома оставляю.

— Они завсегда умные, убогие-то! — вздохнула повариха. — Да ведь что он, ум-то? Ноги он не заменит… И тебе жизнь поперек перешла. Могла бы ты еще и замуж выйти. А с таким ребенком кто возьмет? — рассуждая, тетя Маша не замечала, каким напряженным стало лицо матери. Она снова оглянулась и попросила с особой ласковостью:

— Наташенька, принеси платок. Там он, на спинке кровати. — И добавила, уже тете Маше: — Вы вот в таком платье и не мерзнете, а меня что-то знобит.

Ей хотелось, чтобы Наташа ушла и не слышала их разговора с поварихой. Наташа нарочно пробыла в комнате подольше.

Мать чем-то пришлась поварихе по душе. Тетя Маша все чаще заглядывала к ним в комнату, приглашала к столу и вообще оказывала им всяческое внимание. А может, поварихе было просто скучно? Здоровая, она не уставала на работе, дети у нее были уже взрослые и разъехались. Сын, моряк, находился в дальнем плавании, дочь жила в Москве. Тетя Маша любила рассказывать о том, какая дочь у нее удачливая: и здоровая, и красивая, и на врача выучилась, и замуж вышла. На работе ее уважают, квартиру новую дали, а мебель дочь всю заграничную приобрела…

После этих рассказов тети Маши мать становилась еще молчаливее, и невозможно было уговорить ее куда-нибудь пойти. На что она еще соглашалась, так это почитать книжку. А повариха сердилась:

— И чего в углу сидеть? На курорт приехала, называется. Оставь девчонку, не грудная, пущай играется,