Инрау рассказывал, что Майтанет родом с дальнего юга, откуда-то из Сингулата или Нильнамеша, где власть Тысячи Храмов была нетвердой. Он пришел пешком, одинокий айнрити, через языческие земли Киана. Но в Сумну он не столько явился, сколько захватил ее. Среди пресыщенных чиновников Тысячи Храмов его темное происхождение было скорее преимуществом. Принадлежать к Тысяче Храмов означало быть запятнанным разложением, вонь которого не в силах были отбить ни чистота веры, ни величие духа.

Тысяча Храмов взывала к Майтанету, и Майтанет явился на зов.

«Быть может, Консульт проведал об этой нужде? И создал тебя, чтобы заполнить брешь?»

Одна мысль о Консульте тут же привела Ахкеймиона в чувство. Бесчисленные кошмары внушили ему такую страстную ненависть к этому слову, что оно стало близким и узнаваемым, как собственное имя.

Его мысли перебил многоголосый рев толпы. В течение нескольких мгновений воздух дрожал от воплей. Ахкеймион поймал себя на том, что у него снова темнеет в глазах и холодеет в груди. Шум толпы поредел и наконец улегся. Ахкеймион услышал какие-то бессвязные звуки, но он был уверен, что это голос Майтанета. Снова рев. Люди пытались дотянуться рукой до далекого шрайи. Ахкеймион пошатывался от толчков потных рук, сдерживая комок тошноты, подкативший к горлу.

«Горячка…»

Потом рук вокруг сделалось еще больше, и незнакомые поди подняли его над поверхностью толпы. Ладони и пальцы, их было так много и прикосновение их было столь легким: были – и нет. Он чувствовал, как солнце печет его лицо сквозь черную бороду, сквозь влажную соль на щеках. Мельком видел неуклюже шевелящиеся расселины потных одежд, волос и кожи – равнина лиц, смотрящих на его тень, что проплывала над ними. На фоне внутреннего неба его полузакрытых глаз солнце растягивалось и колебалось сквозь слезы. И он слышал голос, ясный и теплый, точно погожий осенний день.

– Само по себе, – гремел шрайя, – фанимство есть оскорбление Господу. Но того факта, что верные, айнрити, терпят это кощунство, достаточно, чтобы гнев Божий ярко воспылал против нас!

Болтаясь на вытянутых руках под солнцем, Ахкеймион невольно ощутил безрассудный восторг при звуках этого голоса. Что за голос! Он касался не ушей, но страстей и мыслей напрямую, и все его интонации были отточенными, рассчитанными на то, чтобы возбуждать и приводить в ярость.

– Этот народ, эти кианцы – гнусный род, последователи Ложного Пророка. Ложного Пророка, дети мои! Бивень гласит, что нет нечестия страшнее лжепророчества! Нет человека подлее, вреднее, чернее душой, нежели тот, что творит насмешку над гласом Божиим! Мы же подписываем с фаним договоры; мы покупаем шелка и бирюзу, что прошли через их нечистые руки. Мы платим золотом за рабов и коней, взращенных в их корыстных стойлах. Отныне не вступят более верные в связь с такими заблудшими народами! Отныне не станут верные сдерживать свое негодование ради безделушек из рук язычников! Нет, дети мои, мы явим им свою ярость! Мы обрушим на них мщение Господне!

Ахкеймион бултыхался посреди рокота толпы, подбрасываемый ладонями, что вот-вот сожмутся в кулаки, руками, стремящимися скорее повергать, нежели поднимать.

– Нет! Не станем мы более торговать с язычниками! Отныне и впредь мы будем лишь брать боем! Никогда более не станут айнрити мириться с подобными гнусностями! Проклянем то, что уже проклято! МЫ! ОБЪЯВЛЯЕМ! ВОЙНУ!

Голос все приближался, как будто бесчисленные руки, несущие Ахкеймиона, могли лишь одно: нести его навстречу источнику этих громовых слов – слов, разодравших завесу будущего ужасным обетом.

Священная война…

– Шайме!!! – возопил Майтанет так, будто слово это лежало у истока всех горестей. – Град Последнего Пророка томится в длани язычника! В нечистых, кощунственных руках! Священная земля Шайме сделалась самым очагом отвратительнейшего зла! Кишаурим! Кишаурим превратили Ютерум – священные холмы! – в логовище непристойных церемоний, в конуру грязных, чудовищных обрядов! Амотеу, Святая Земля Последнего Пророка, Шайме, Святой Град Айнри Сейена, и Ютерум, священное место Вознесения, – все стало обиталищем множества и множества поруганий. Один отвратительный грех за другим! Воспомним же эти святые имена! Очистим же святые земли! Обратим же руки наши на кровавый труд войны! Поразим язычника лезвием отточенного меча. Пронзим его острием длинного копия. Очистим его мукой святого пламени! Мы будем сражаться и сражаться, доколе не ОСВОБОДИМ ШАЙМЕ!!!

Толпа взорвалась – и, продолжая свое кошмарное путешествие, Ахкеймион гадал, с неестественной отчетливостью мыслей близкого к обмороку мозга: отчего же фаним, когда посреди них имеется раковая опухоль в лице школ? Зачем убивать, когда собственное тело нуждается в исцелении? И зачем объявлять Священную войну, которую нельзя выиграть?

Невероятно далеко взметнулась, касаясь солнца, каменная стена – Юнриюма, твердыня Бивня, – и вот уже люди опускают его на ступени в тени портала. Вода заструилась по его лицу, попала в рот. Ахкеймион поднял голову, увидел стену орущих, побагровевших лиц, воздетых рук.

«Им нужен Шайме… Шайме. Никто и не думал угрожать школам».

Каждый миг напряженно звенел восторженным ревом собравшихся, но почему-то те, кто находился на ступенях, не разделяли общего ликования. Ахкеймион окинул взглядом остальных – тех, кого, подобно ему, подняли из толпы, дрожащих, обливающихся потом от изнеможения. Почему-то все они, как завороженные, не отрывали глаз от чего-то, что находилось на ступенях прямо над ним. Ахкеймион поднял глаза, вздрогнул, увидев на расстоянии пяди от своего лба поношенный сапог. Он глядел прямо между ног человеку, преклонившему колени рядом с другим. Человек всхлипнул, смахнул слезы – и тут заметил Ахкеймиона. Ошеломленный, Ахкеймион видел, как человек изумленно раскрыл глаза и вскинул брови, узнавая его, и тут же окаменел в ярости: колдун! «Здесь…»

«Пройас».

Это был принц Нерсей Пройас Конрийский… Еще один любимый ученик. Четыре года наставлял его Ахкеймион во всяких искусствах, не имеющих отношения к колдовству.

Но прежде чем они успели обменяться хоть словом, чьи-то руки отвели принца, все еще не отрывавшего глаз от Ахкеймиона, в сторону, и колдун увидел перед собой безмятежное и удивительно молодое лицо Майтанета.

Толпы ревели, но тут между ними двоими воцарилась жутковатая тишина. Лицо шрайи помрачнело, но в его синих глазах блеснуло нечто… нечто…

Он сказал негромко, словно бы свой своему:

– Подобных тебе не любят здесь, друг мой. Беги!

И Ахкеймион обратился в бегство. Станет ли ворона вступать в бой со львом? И, судорожно продираясь сквозь обезумевшие толпы айнрити, он мог думать лишь об одном: «Он способен видеть Немногих».

Лишь Немногие видят Немногих…

Майтанет крепко взял Пройаса под руку и шепнул, достаточно громко, чтобы перекрыть разбушевавшуюся толпу:

– Мне нужно многое с вами обсудить, мой принц.

Пройас, еще не успевший опомниться от ярости и потрясения, вызванных встречей с бывшим наставником, утер слезы, струившиеся по щекам, и молча кивнул.