Олег пожал плечами.

— Н-нет… Просто одноклассники.

— Почему же ты решил, что они должны были пойти с тобой, когда тебя вызывали?

— Если бы их кого-нибудь вызвали — я бы пошел.

…Олег помолчал, потом заговорил сбивчиво:

— Не знаю… Может, правильно — мы не друзья и — не обязаны… Но мы из одного класса! В комсомол вместе вступали…»

2

Читая повести, рассказы, романы последних лет, замечаешь, что проблема современного положительного героя (равно как и современного героизма) все чаще соприкасается или взаимопересекается с проблемой деловой нравственности — «чести в деле». И это естественно, поскольку, с одной стороны, вопрос о деловой чести нынче действительно стоит очень остро, а с другой — на этом оселке в наше, не очень-то богатое исключительными ситуациями, время чаще всего и проверяется личность.

В самом деле — энтузиазм, стойкость, мужество в преодолении преград, романтическая устремленность — все это, в конце концов, приложится, если ответственен и нравственен человек в основе основ всей нашей жизни — созидательном труде на благо общества.

В этом убеждаешься, например, при чтении уже упоминавшейся выше повести В. Шкаликова «Двадцать километров в час». ЧП, ставшее основой сюжета данного произведения, — не просто результат цепи случайностей или простой небрежности, как сперва может показаться (машинист с помощником вместо тормозного «башмака» подложили под колеса чурочку, чурочка вылетела, платформы с песком выкатились из тупика на главный путь и столкнулись с поездом), а именно следствие безнравственного подхода к своему делу. И автору повести убедительно и психологически точно удалось это доказать, проследив характер главных виновников аварии через сцепление незначительных деталей и нюансов.

Вроде бы все просто в возникшей ситуации: машинист Чагин велел положить в нарушение техники безопасности несчастную чурочку, которая сыграла такую роковую роль, а его помощник, только что демобилизовавшийся Толя Рябцев, не задумываясь, исполнил. Но обманчива эта простота: за ней стоит бездуховность одного и социальная инфантильность другого.

Как профессионал высокого класса, Борис Чагин не мог, не должен был допустить столь непростительной небрежности (здесь не забывчивая поспешность, а именно преступная халатность). Но в нем давно уже поселился вирус стяжательства и равнодушия, который задушил в машинисте все остальное, в том числе и профессиональную честь. Любимое дело в последние годы стало для него не более, чем источник дохода. Само же содержание работы, стремление сделать ее как можно добросовестнее давно отошло на второй план.

Толя Рябцев много моложе Чагина. Это мечтательный, восторженный юноша, который в своем воображении видит себя осыпанным цветами, с орденом на груди. Воображение его вообще постоянно рисует одну картину радужнее другой. Даже не утихает оно и тогда, когда обоим становится ясно, что грозит авария. Толя представляет себе, как будет рассказывать знакомой девушке-брюнетке, что только благодаря ему, Рябцеву, удалось предотвратить катастрофу.

Однако все дело в том, говорит нам писатель, что мечтательность и романтичность Рябцева не подкреплены необходимым нравственным содержанием. Вот почему, воображая себя героем, молодой помощник машиниста в то же время безропотно соглашается с Чагиным, который, предчувствуя неизбежность аварии, предлагает напарнику: «Слушай, Толька, как у нас было. Ты под дозатор подкладывал не чурочку, а вот этот «башмак». И кто его вытащил — откуда мы знаем?» Рябцев молча нагнулся, поднял с пола «башмак» и швырнул его в открытую дверь. Железка упала точно рядом с березовой чурочкой».

И безжалостно-пародийной выглядит очередная картина воображения Толи Рябцева, когда (уже после смены), сидя в кинотеатре со своей брюнеткой на фильме «Жестокость», очередной раз представляет он себя в роли честного и благородного рыцаря.

«…Толкая перед собой Чагина, Толя входил в милицию. Давал честные показания. Твердой рукой подписывал протокол. Обритый, но счастливый, уезжал к месту отбытия наказания…»

Фильм «Жестокость» упомянут в повести «Двадцать километров в час» не случайно. Нилинский Венька Малышев и Толя Рябцев В. Шкаликова, отделенные друг от друга несколькими десятилетиями и находясь в весьма и весьма несхожих обстоятельствах, поставлены тем не менее перед одинаковым по сути нравственным выбором: обмануть, сподличать, спрятать голову под крыло от чужой беды, которая, кстати, сотворена не без твоей помощи, или, преодолев себя, найти в себе мужество поступить по голосу совести?

Собственно, первым-то порывом Чагина и Рябцева и было — догнать дозаторы, что-то сделать для предотвращения столкновения. Но, как показали дальнейшие события, это оказалось всего лишь непроизвольным инстинктивным движением, а не глубоко осознанным нравственным актом. Бросившись было в погоню за дозаторами, Чагин вскоре прекращает ее, потому что дальше требовался риск — надо было идти на превышение максимальной скорости в 20 километров в час, установленной для строящейся железнодорожной ветки. Но риску во имя спасения людей (не говорим уж, что необходимо было исправлять собственную же ошибку) Чагин предпочитает обман.

В этот критический момент и отличиться бы Толе Рябцеву, проявить характер настоящего комсомольца, обнаружить свой героизм. Но одно дело маниловские фантазии, другое — реальность, в которой помощник машиниста оказывается полной противоположностью себе воображаемому. И если Венька Малышев из повести Павла Нилина, невольно обманув поверившего ему (пусть и врага) человека, в своих нравственных терзаниях доходит до самоубийства, то Рябцева беспокоит одно: не привлекут ли его к ответственности.

Так и оставляет В. Шкаликов Толю Рябцева с этим липким страхом в душе, несколько даже демонстративно «забывая» о нем где-то на середине повести.

А поезд спасает другой комсомолец, один из строителей дороги Сергей Гилев, ехавший в том самом поезде, которому суждено было столкнуться с платформами с песком. На полном ходу, раненый (поезд к этому времени платформы нагнали и вытолкнули на боковую ветку, ведущую к недостроенному мосту), он свисает с подножки, рискуя попасть под колеса, и подкладывает под колесо вагона тормозной «башмак».

Поступок этот был совершен вовсе не в расчете на будущую славу (о нем как раз никто и не узнал). Он был совершен Гилевым, так сказать, в рабочем порядке, продиктованный необходимостью момента. И, хотя о Сергее автор рассказывает значительно меньше, чем о том же Рябцеве, нам ясно даже по этой будничности подвига, что перед нами человек незаурядного мужества и большой нравственной силы. Ведь Гилев не только спасал жизни тех, кто находился в поезде, но и, что не менее важно, спасал он и труд тысяч людей, построивших дорогу и мост, спасал и детище своего собственного труда.

Нравственное наполнение поступков современного молодого человека, оказавшегося перед необходимостью взять на себя бремя ответственности, волнует и автора повести «Последние каникулы» Льва Хахалина. И здесь тоже остро встают проблемы