Увидев на верхней полке объемную папку, Миролюбов стал просматривать содержимое. Это были заметки Изенбека по поводу древних текстов, отрывки из расшифрованных дощечек, цитаты из Риг-Веды, исландских саг, арабских историков, сопоставления, предположения, выводы.

Миролюбов вспомнил про пергаменты, стал искать их, но не нашел. Куда же Али их подевал? Пропил, наверное… На нижней полке увидел стопку бумаг, исписанную мелким почерком Изенбека. Просмотрел их и удивленно-радостно вздохнул: это была копия рукописи той самой былины или сказания о Святославе. Оказывается, все это время Изенбек работал! Переписывал сказание, расшифровывал дощечки, даже писал научные комментарии! Где-то в глубине души это неприятно укололо самолюбие Юрия Петровича. Ему хотелось считать Изенбека человеком слабым, невыдержанным, но тот всякий раз доказывал обратное. Даже теперь, после смерти.

Так, дощечки, что делать с ними? Может, забрать их сначала домой, а там уже решу, что и как?.. Да, сложить в чемодан и отнести к себе, это же совсем рядом! Скорее!

Юрий Петрович извлек из-под кровати полупустой чемодан Изенбека, вытащил оставшуюся пару белья и распахнул шкаф, чтобы взять дощечки.

Полки были пусты.

Миролюбов сразу даже не понял, что произошло. Не доверяя глазам и отказываясь принимать очевидное, он ощупал полки рукой и даже поводил ладонью над поверхностью, словно надеясь, что дощечки каким-то образом просто скрылись из виду и могут обнаружиться посредством осязания.

Дощек не было.

Шкаф смотрел пустым ртом двух нижних полок, на которых вот уже полтора десятка лет лежали древние уники. Они настолько органично связались с этим местом, что теперь их отсутствие казалось просто немыслимым, невообразимым!

Миролюбов нервно вскочил, стал спешно выгребать из шкафа все, что там было, перебирая каждый листок, будто за ним могла затеряться целая стопка деревянных дощечек.

Заглянул за шкаф. Под него. Стал ползать по полу, заглядывать в другие шкафы и ящики. Руки задрожали, внутри похолодело.

Где-то на улице засигналили. Выглянув в окно, Миролюбов увидел крытый армейский грузовик, который с урчанием подкатил к дому и остановился прямо у подъезда. Дверь кабины отворилась, и на тротуар вышел… Карл Шеффель!

Миролюбов на ватных ногах вернулся и уселся на край стула, потирая виски. Сказать, что он испугался, значит, ничего не сказать. Юрия Петровича буквально парализовало, так что он не мог ни двигаться, ни здраво мыслить. Он просто сидел неподвижно, словно восковая фигура, пока не услышал настойчивый стук в дверь. Стук повторился раз и другой, становясь все требовательней.

Миролюбов встал, наконец, прошел до двери шаркающей, как у старика, походкой и медленно повернул ключ.

Октябрь-ноябрь 1970 г., Атлантика

Вода играла солнечными бликами. Торговое судно «Виза», покачиваясь у причала Сан-Франциско, штата Калифорния, уже закончило погрузку и готовилось к отплытию. Осталось принять на борт нескольких пассажиров: троих мужчин, молодую супружескую пару и пожилую чету. Последние медленно и осторожно ступали по трапу, маленькая худенькая леди поддерживала супруга. Высокий рыжеволосый моряк проводил их в каюту, занес ручную кладь, остальные вещи ехали багажом, коротко проинформировал, что где находится на судне, когда колокол звонит к завтраку, обеду, ужину, как зовут капитана и старшего помощника, где хранятся спасательные жилеты, осведомился, нет ли каких вопросов, и вежливо удалился.

Юрий Петрович, едва вошел в каюту, сразу опустился в кресло, тяжело дыша. Путь сюда дался нелегко. Семидесятивосьмилетнее тело, истерзанное обширным полиартритом, совсем отказывалось повиноваться.

Миниатюрная супруга, на шестнадцать лет младше мужа, быстро извлекла из сумки лекарства, отобрала необходимые для приема. Налила воды в стакан.

– Выпей, Юра, тебе станет легче…

Пока Миролюбов отдыхал после приема лекарства, его неутомимая спутница все теми же точно рассчитанными аккуратными движениями приготовила постель, разложила вещи, повесила одежду в шкаф, затем приоткрыла иллюминатор. Соленый воздух океана, смешанный со скупым теплом осеннего солнца, наполнил маленькое помещение.

Супругам предстоял долгий – более восьми тысяч миль – путь из Америки в Европу. Вначале на юг, вдоль Калифорнийского побережья, Мексики, через Панамский канал, а затем – на северо-восток, через всю Атлантику.

Путешествие на торговом судне пришлось выбрать по двум причинам. Первая – это состояние здоровья Юры, не позволявшее пересекать американский континент посуху до Нью-Йорка, а там уже садиться на теплоход. Второй немаловажной причиной стала прозаическая экономия средств. Ей, пенсионерке, приходилось рассчитывать каждый цент, так как в Европе нужно будет снимать жилье. Где остановятся, пока не решили: может, снова в Брюсселе, а возможно, в небольшом немецком городке Аахене, где проживала одна из сестер мадам Жанны.

Палуба судна мелко завибрировала, и видный в иллюминатор причал с кранами, железнодорожными платформами, разноцветными контейнерами и машинами-погрузчиками медленно поплыл в сторону.

– Отходим, Галичка, – сказал Юрий Петрович, – давай поднимемся на палубу…

– Отдохни, Юра, тебе же трудно ходить, – запротестовала женщина.

– Пустяки, мне уже легче, пойдем!

Они поднялись наверх. Провожавший судно буксир уже отвалил в сторону, послав «Визе» прощальный гудок – пожелание счастливого плавания.

Несмотря на конец октября, погода стояла чудесная. Свежий, но не холодный тихоокеанский ветер летел над волнами навстречу кораблю, за пенным следом которого медленно погружался в океан огромный мегаполис. В невозвратную пучину уходили и семнадцать лет, прожитых на американской земле. Мадам Жанна, стоя рядом с мужем, смахивала набегавшую на глаза слезу. Здесь остались знакомые и друзья, прочно занявшие место в ее сердце за эти годы.

В пятьдесят четвертом так же тяжело было покидать Брюссель и отправляться в неизвестность. Но Юру пригласили в Сан-Франциско на должность редактора русскоязычной газеты, и он не мог отказаться от подобного шанса.

Под мерные покачивания судна сами собой стали всплывать воспоминания. Перед поездкой в Америку Жанна основательно занялась английским. Ей, говорившей с детства на двух языках – родном немецком дома и французском в школе и на улице – это было совсем нетрудно. Желание и природные способности, да плюс к тому целеустремленность ее натуры позволили легко освоить еще один язык. Жаль только, что эти способности исчезали при попытке выучить русский. Всякий раз, услышав ее «коверкание», Юра очень раздражался и выходил из себя.