* * *

Вестибюль «Гранд-отеля» был таким же, каким запомнил его Викентий Павлович: кресла в нишах, фикусы, пальмы. А вот лиц знакомых не оказалось: и за стойкой портье, и управляющий, вышедший к ним, и встречавший у входа в ресторан метрдотель – все другие. Казалось бы, не так много, шесть лет прошло, как он вел здесь расследование… Но если в стране нет стабильности, то и людей срывает с привычных мест ветер событий…

Людмила Илларионовна легонько сжала руку мужа, на которую опиралась:

– Это здесь Митя бегал в шапочке посыльного?

– Верно, – улыбнулся он жене, которая знала и помнила все дела, что раскрывал ее муж. И уж конечно, это очень интересное тройное преступление в «Гранд-отеле». – Вот здесь лавировал между медицинскими светилами, которым и в голову не приходило, что служка понимает и по-французски, и по-английски… Только тогда здесь хоть и преступления совершались, но было потише!

В вестибюле было много людей, в основном военные, но и штатские гости тоже. Курили, смеялись, жестикулировали. Атмосфера была совершенно дружеской и неформальной хотя бы потому, что младшие чины не козыряли старшим, просто кивали или пожимали руки. Викентий Павлович увидел кое-кого из давних знакомых, но поговорить не успел – пригласили в банкетный зал.

Через час Людмила Илларионовна спросила мужа:

– Викеша, я так и не поняла, что же мы празднуем?

Он тоже не понял. Когда ехали сюда, думал, что будет отмечаться какое-то событие. Тосты, однако, произносились не конкретные: за белое дело, за Добровольческую армию, за отвагу ее командиров – называли поименно, за поход на Москву, восстановление монархии…

– Видимо, мы все еще пользуемся любым случаем, чтобы отпраздновать харьковское победное лето, – улыбнулся он жене. – Однако расстояние между тостами сокращается слишком быстро, вот уже эмоции перехлестывают.

И в самом деле не так давно прозвучало: «Большевиков и комиссаров в плен не брать!», а вот сейчас подполковник Марковской дивизии громко требовал выпить за то, «…чтоб весь большевистский Совнарком казнить прилюдно на лобном месте на Красной площади!»

К Людмиле подошли две дамы, с которыми она была знакома, увели ее за боковой столик. Вдоль стен было расставлено несколько таких столиков, где можно было уединиться – поговорить приватно или просто передохнуть. Женщинам принесли кофе и печенье, они завели оживленный разговор. А Викентий Павлович вышел в вестибюль, сел на диванчик в нише, раскурил трубку. И тут же поднялся, потому что к нему подходил хорошо знакомый ему человек.

Петрусенко лично знал многих людей, прославивших его родной город. Николай Николаевич Салтыков был одним из них. Выпускник Харьковского университета, теперь он сам преподавал здесь на кафедре теоретической и практической механики. А до этого, еще студентом, опубликовал в Париже свою первую научную работу, которая была замечена и отмечена. Стажировался в Сорбонне, в Лейпцигском университете, получил профессорское звание. Более десяти лет назад вернулся в Харьков, где преподает и проводит изыскания не только по теоретической механике, но и по изучению аэропланов. Сейчас, когда идет подготовка к выборам в городскую думу, не секрет, что именно Николай Николаевич станет ее головой.

– Давно не виделись мы с вами, Викентий Павлович, – сказал Салтыков, присаживаясь рядом. – С четырнадцатого года… да, с похорон незабвенного Павла Ивановича.

Петрусенко кивнул: да, тогда в Настасьевку, на похороны Павла Ивановича Христоненко, съехались многие известные люди, знавшие, дружившие, любившие этого прекрасного человека. Все-таки, наверное, хорошо, что не увидел Павел Иванович свое детище, Настасьевку, отданную под солдатские казармы, не узнал об исчезновении своей любимой коллекции старинных икон…

Сам он узнал об этом в сентябре 1917 года. Был уже вечер, он вернулся домой и сидел у себя в кабинете, когда двое ряженых шумно ввалились к нему. Следом шагнула Людмила, лишь на какое-то мгновение мелькнуло у нее на лице удивление с оттенком испуга, потом она, покачав головой, произнесла:

– Так… Я пошла готовить вам ванну.

Не раз она видела своего мужа в «маскарадных» нарядах, в иных обличиях – было не привыкать. А теперь вот и сын… Викентий Павлович смотрел на Сашу в поддевке и смушковой шапке, на Ивана Христоненко в длинном пальто и кепке. Спросил спокойно и заинтересованно:

– И что, нашли то, чего хотели? – качнул головой: – Нет, вижу, неудачен был ваш поход.

Он сразу понял, что ребята пробирались в Настасьевку, иначе для чего маскироваться. А там, помнится, революционный гарнизон расположился. У Ивана лицо было такое расстроенное… Саша изо всех сил проявлял сочувствие к товарищу, но в его глазах прыгали веселые искорки. Не выдержав, сообщил:

– Я Шурка, сын пекаря! А что, очень интересная профессия, я видел.

– Пока готовится ванна, сбрасывайте одежду и рассказывайте. С самого начала…

Так он узнал и о тайнике, и о спрятанных иконах, и об их исчезновении. Потом Людмила увела ребят мыться, а когда чистые, в банных халатах они вновь предстали перед ним, Викентий Павлович расспросил Ивана Христоненко обо всем подробно. Кто мог знать о тайнике? Никто, горячо утверждал молодой человек. Даже близкие родственники не знали, только члены семьи. Отца нет, мать за границей, значит, один он. Возможно, кто-то из тех строителей, которые тайник оборудовали, высказал предположение Петрусенко.

– Это было давно, – удивился Иван, – да и все они были приезжие.

– Как же давно? Лет пять, дорогой мой, не больше. А время нынче такое: люди на месте не сидят, и в голову им приходят мысли, которые в спокойное время даже б не зародились. Целую страну грабят у всех на глазах, а это, знаешь, развращает. Начинает казаться, что дозволено все.

– Нет, Викентий Павлович, – подумав, все-таки отверг догадку Иван. – Тайник строился с предосторожностями. Те люди, которые ладили тайный замок входа, не знали секрет выхода. Его другие делали, которые, в свою очередь, вход не знали. Но даже и они не знали шифра, которым открывался тайник. Его отец наладил уже самолично.

– Расскажите, – наказал Викентий Павлович.

И Иван подробно рассказал о кленовом листочке среди дубовых, о букве Н кодом Морзе, о входной двери, которая наглухо закрывается за посетителем, и о медальоне с крестом, открывающем выход. Викентий Павлович согласился: нет, при таких хитроумных комбинациях случайность их разгадки исключена.

– Кто-то знал, – задумчиво повторял он вновь и вновь, – кто-то знал!

– Я тоже так сказал! – вставил Саша, нетерпеливо ерзающий в кресле.

Но Викентий Павлович погрозил ему пальцем и пристально посмотрел на Христоненко.

– Давайте, Иван Павлович, вспоминать… Что? Подумайте сами. Где-то, когда-то, кому-то вы все же рассказывали… О Настасьевке? О храме? О тайнике? О коллекции икон? Ну же!

Лицо у Ивана стало растерянным, взгляд заметался, губы дрогнули. «Вспомнил», – понял Петрусенко и внутренне напрягся.