Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Заперев квартиру, они начали спускаться по лестнице и встретили идущего наверх соседа, который настороженно поздоровался с ними.
— Хорошая погода нынче, не правда ли? — отозвалась Клэр, словно цитируя заученную из книги хороших манер фразу.
— Ничего, — взглянув на Клема, согласился сосед. — Ничего погода.
Обедали они в Эдинбурге, в ресторанчике на краю Нового города. Клэр почти ничего не ела. Вернувшись к машине, она захотела прилечь на заднем сиденье и укрылась плащом, как одеялом. Клем включил кассету Велозо. Он не знал, спит ли она, рада ли, что уехала из «Итаки», хочет ли в Колкомб. На автостраде он несколько раз замечал следующий за три или четыре машины от него призрак «фольксвагена», но, проехав Глостер (где их дедушка, отец Норы, был в свое время печатником и членом муниципалитета), почувствовал, что они на своей, безопасной территории.
Последний час они ехали по проселочным дорогам, мимо тенистых речных берегов, маисовых полей, пабов с названиями «Тележное колесо», «Плуг», «Сноп». На бензозаправке к югу от Бирмингема Клэр перебралась на переднее сиденье. Очки она не снимала и выпила почти всю минеральную воду, не меньше литра с отъезда. Переехав Радсток, Клем остановился на обочине свериться с картой. Дорога, по которой они ехали, была не совсем такой, как он ее помнил, но, въехав на вершину следующего холма, он увидел под собой освещенные солнцем стены аббатства. Он повернул налево. И тут же, чуть устыдившись, окружающее слилось с картинами прошлого. Горбатый мост, старый кирпичный амбар, каждый крутой поворот, где, проезжая днем, нужно сигналить возможному встречному. Опять налево, мимо почты, потом — под сплетенными над головой ветвями деревьев. Дом, в котором они поселятся, скрытый кустами, находился где-то справа. Сбросив скорость, он вытянул шею, и ему показалось, что он видит его. Протащившись еще с километр, они добрались до дома тети Лоры. Ворота были открыты.
Фары выхватили из темноты деревья, пробежали по лужайке и на секунду осветили детскую фигурку: каменную статуэтку повернувшего голову в сторону долины мальчика с кувшином на плече и выставленной вперед каменной ногой — зачарованного, потерянного, ждущего, казалось, резкого хлопка в ладоши, чтобы встрепенуться и опрометью броситься домой.
Вот что рассказала им Лopa.
Придорожный домик пустовал уже два года. Раньше она сдавала его через агентство во Фроме и получала пусть небольшой, но доход, пока инспектор не сообщил ей, что дом проседает. Он показал ей еще тонкую, но уже явную трещину, проходящую по всей боковой стене, от фундамента до крыши. Она не удивилась. Под большинством полей и местных деревень располагалась черная паутина штреков. Случалось, что пропадали сарай, корова, припаркованная машина. Лет двести шахты копали, расширяли, засыпали и вновь отрывали. Кто нынче знает наверняка, что там? На картах помечены только позднейшие разработки.
Чинить домик никто не собирался — дешевле сровнять его с землей и построить новый где потверже. По мнению инспектора, дом мог простоять еще лет двадцать, может, все пятьдесят. Но сдавать его больше было нельзя, его вычеркнули из списка сдаваемой в аренду недвижимости и заколотили двери.
Последними жильцами, съехавшими месяца за три до письма инспектора, была семья из Бристоля, искавшая новой жизни в краях, где их никто не знал. Мужчина, худая женщина постарше и мальчик, на взгляд Лоры, немного гидроцефал. Муж — Алан — любил деревенскую жизнь и появлялся в деревне с палкой в руках, повязанным на шее платком и в сопровождении маленькой черно-белой собачки. Разговаривая с Лорой через плетень, он рассказал, что в Бристоле жил несчастливо, намекая на семейные неурядицы. Он устроился на работу в местном карьере, а по вечерам копался в огороде за домом, сажая овощи, георгины, душистый горошек; построил теплицу, соорудил деревянный перегнойный ящик, оклеил комнаты новыми обоями. Ну просто идеальный жилец.
— А потом?
Он повредил спину во время взрывных работ в карьере. Несчастные случаи здесь бывают нередко. На почте кто-то рассказывал, что он не в ту сторону побежал, когда дали сигнал. Лора помогала его жене укладывать вещи. Потом она узнала, что они вернулись в Бристоль жить с матерью жены.
— Так он выжил? — спросил Клем.
— Живет, — сказала Лора, — Но не с ними больше. Жалко, верно?
Клем согласился с ней.
На следующий день Клем и Кеннет пришли в домик с ведрами и швабрами, пакетами моющего порошка, старыми газетами для окон. Не считая мокрого пятна на втором этаже у ванной, в доме было сухо. Они открыли нараспашку окна и двери, и вскоре в доме гулял легкий бриз, напоенный запахом травы и тонким ароматом жимолости, растущей вокруг столба у задней двери. Лора позаботилась подключить электричество. Клем вычистил пылесосом из ковров двухгодичный слой пыли и дохлых мух. Кеннета он определил работать на кухню, чистить раковину и шкафы. Солнце уже прогревало заднюю стену дома; вспотевшие, они складывали мусор в черные мешки. Под кроватью в детской Клем нашел игрушечную машинку, красный «феррари» длиной в палец. Он обтер ее о штанину джинсов, отнес в гостиную и водрузил на каминную полку.
Они трудились до двух, пока не услышали бой часов деревенской церкви и, мгновение спустя, колокольни аббатства, расположенного за двадцать полей к западу. Обед был упакован в пергаментную бумагу. Белый хлеб с ломтями ветчины, два куска сыра, два яблока. Еще у них было на каждого по пакету остреньких чипсов и две маленькие жестянки светлого пива — Лора придерживалась старомодной идеи о том, что ничто не утоляет жажду работающих вместе мужчин так хорошо, как пиво.
Они поели на свежем воздухе, отряхнули крошки и открыли пиво. Клем зашвырнул огрызок яблока в полосу дикой кукурузы. Он заметил теплицу, о которой говорила Лора; стекло было разбито, из залитых водой торфяных мешков выглядывало несколько почерневших помидорных стеблей. Его порадовало, что не придется возиться в саду, пусть себе растет как вздумается — приют ежиков, ужей, бессчетного множества насекомых. Если все пойдет хорошо, то еще лишь на несколько недель дом будет потревожен голосами живущих. Потом дверная щеколда закроется в последний раз (в самый последний раз?), и в комнатах все опять стихнет. Дом, как наемное каботажное суденышко, тонул медленно, явно не намереваясь никого брать с собою на дно.
Полуденная истома овладела им. Будь Клем один, он улегся бы в высокую траву и уснул. Улыбнувшись Кеннету, он потянулся и чокнулся с ним жестянками. За годы, что Клем не видел своего двоюродного брата, тот округлился, полысел, стал более солидным и уверенным в себе, более молчаливым. Мальчишкой, сооружая примитивные кормушки для птиц, подметая листья, робко следуя по Роновым, а потом и Лориным пятам, Кеннет пытался произносить слова, но они застревали у него в горле, вырывалась лишь какофония звуков, и это усилие, должно быть, ранило его, не позволяя выразить к тому же ничего, кроме собственного раздражения. Сейчас ему было за сорок, и он обходился языком жестов — взмахом руки, кивком, тычком пальца. Клему подумалось, что он хорошо подошел бы для жизни в «Доме Теофилуса». Этим любителям тишины понравилось бы его молчание; такой покладистый добродушный человек пришелся бы им ко двору. После смерти Лоры ему придется перебираться куда-нибудь. Может, туда? Там ему могло быть хорошо.