так же как и гордость, не составляет важного греха. Подобно гордости, сладострастие есть возбуждающая добродетель, очаг, питающий энергии.

Сладострастие – это выражение существа, выходящего за свои пределы; это скорбная радость совершенного тела; радостная скорбь почкования; это телесное соединение, каковы бы ни были тайны, которые соединяют существа, это чувственный синтез существа для наибольшего освобождения его духа; это общение частицы человечества со всей чувственностью земли; это паническая дрожь частицы земли.

Сладострастие, это телесные поиски неведомого, как мозговая деятельность – его духовные поиски. Сладострастие – это творческий жест и творение.

Тело творит так же, как дух. Их творение перед лицом Вселенной равно. Одно не выше другого. И духовное творение зависит от творения телесного.

Мы обладаем телом и духом. Обуздание одного ради умножения другого есть доказательство слабости и заблуждение. Сильное существо должно реализовать все свои телесные и духовные возможности. Сладострастие для победителей есть дань, которая им подобает. После битвы, в которой люди убиты, нормально, чтобы победители, селекционированные войной, доходили в завоёванной стране до изнасилования, дабы воссоздать жизнь.

После битв солдаты любят сладострастие, в котором разрешаются для возобновления их непрерывно напрягаемые энергии. Современный герой, в какой бы то ни было области, обладает тем же желанием и стремится к тому же наслаждению. Художник, этот великий всемирный посредник, обладает той же потребностью. Даже экзальтация восторженных последователей религий, достаточно новых, чтобы их неведомое было соблазнительно, есть только чувственность, отклонившаяся духовно к священному женскому образу.

Искусство и Война – два великих проявления чувственности; сладострастие есть их цветок. Народ исключительно духовный и народ исключительно сладострастный пришли бы к одинаковому результату – бесплодию.

Сладострастие возбуждает Энергии и развязывает Силы. Оно неумолимо толкало первобытных людей к победе ради гордости принести женщине трофеи побеждённых. Оно побуждает ныне великих дельцов, управляющих банками, печатью, международной торговлей умножать золото, создавая центры, утилизируя энергии, экзальтируя массы, чтобы украшать, увеличивать, возвеличивать объект своего сладострастия. Эти люди, переутомлённые, но сильные, находят время для сладострастия, главного двигателя их действий и отражений этих действий на массах и мирах.

Даже у новых народов, сладострастие которых ещё не развязалось или не признаётся, которые не являются ни первобытными скотами, ни утончёнными сладострастниками старых цивилизаций, женщина есть великий гальванизирующий принцип, которому всё предлагается. Сдержанный культ, которым окружает её мужчина, есть только ещё бессознательный позыв дремлющего сладострастия. У этих народов, как у народов севера, но по различным причинам, сладострастие есть почти исключительно воспроизведение. Но сладострастие, каковы бы ни были аспекты, нормальные или ненормальные, под которыми оно проявляется, есть всегда высший возбудитель.

Жизнь животная, жизнь энергическая, жизнь духовная в известные моменты требуют отдыха. А усилие к усилию неизбежно вызывает усилие к удовольствию. Не вредя себе, они реализуют полное существо.

Сладострастие для героев, для духовных творцов, для всех властителей есть великолепная экзальтация их силы; для всякого существа оно служит мотивом превзойти самого себя с простою целью селекционироваться, быть замеченным, быть выбранным, быть избранным.

Только христианская мораль, наследовавшая морали языческой, была фатально вынуждена считать сладострастие слабостью. Из этой здоровой радости, которая является расцветом мощного тела, она сделала позор, который нужно скрывать, порок, который нужно отрицать. Она прикрыла его лицемерием; это-то и превращает его в грех.

Пусть перестанут поносить Вожделение, это влечение, одновременно тонкое и животное, двух тел, каковы бы ни были их полы, двух тел, которые желают друг друга, стремясь к единству. Пусть перестанут поносить Вожделение, прикрывая его жалкими и плачевными лохмотьями старых и бесплодных сентиментальностей. Не сладострастие разбивает, разрушает и уничтожает, а гипнотизирующие осложнения сентиментальностей, искусственная ревность, опьяняющие и обманывающие слова, патетичность вечной разлуки и вечной верности, литературные ностальгии: всё это комедиантство любви.

Уничтожим зловещие романтические лохмотья, осыпавшиеся маргаритки, дуэты при луне, ложную, лицемерную стыдливость! Пусть существа, сближенные физическим влечением, вместо того чтобы говорить исключительно о слабостях своих сердец, решатся выражать свои желания, предпочтения своих лет, предчувствовать возможности, радости или разочарования от их будущего телесного слияния.

Физическая стыдливость, существенно изменяющаяся соответственно эпохам и странам, есть только эфемерная ценность социальной добродетели.

Нужно относиться сознательно к сладострастию. Нужно делать из сладострастия то, что разумное и утончённое существо делает из самого себя и из своей жизни; нужно делать из сладострастия произведение искусства. Разыгрывать бессознательность, безумное увлечение, чтобы объяснять жест любви, есть лицемерие, слабость или глупость. Нужно сознательно желать тела, как и всего остального.

Вместо того чтобы отдаваться и брать (<? припадке увлечения, безумия или бессознательности), существа, по необходимости умножаемые вследствие неизбежных разочарований, непредвиденных завтра, нужно выбирать умело. Нужно, руководясь интуицией и волей, определять чувствительности и чувственности, и сочетать и осуществлять только те, которые могут дополнять и экзальтировать друг друга.

С тем же сознанием и с той же направляющей волей нужно доводить радости этого совокупления до их пароксизма, развивать все возможности и доводить до расцвета все зародыши соединившихся тел. Нужно делать из сладострастия произведение искусства, слагающееся, как всякое произведение искусства, из инстинкта и сознания.

Нужно сорвать со сладострастия все сентиментальные покрывала, которые обезображивают его. Только из трусости набросили на него все эти покрывала, так как статическая сентиментальность удовлетворительна. На неё полагаются и, следовательно, ею умаляются.

Всякий раз, когда сладострастие оказывается в противоречии с сентиментальностью у здорового и молодого существа, сладострастие берёт верх. Сентиментальность следует моде, сладострастие – вечно. Сладострастие торжествует, потому что оно есть радостная экзальтация, которая побуждает существо выходить за собственные пределы, радость обладания и господства, вечная победа, из которой рождается вечная битва, самое упоительное и самое несомненное опьянение победы. И эта несомненная победа – временная, следовательно, должна беспрестанно возобновляться.

Сладострастие есть сила, потому что оно обостряет ум, зажигая смятение тела. Из здорового и сильного тела, очищенного лаской, брызжет светлый и ясный ум. Только слабые и больные тяжелеют и умаляются от него.

Сладострастие есть сила, потому что оно убивает слабых и экзальтирует сильных, помогая отбору.

Наконец, сладострастие есть сила, потому что оно никогда не приводит к опошлению, определённости и несомненности, доставляемым умиротворяющей сентиментальностью. Сладострастие есть вечная битва, никогда не выигрываемая. После мимолётного триумфа, в самом эфемерном триумфе, возрождающаяся неудовлетворённость побуждает существо развёртываться, превосходить самого себя в оргиастической воле.

Сладострастие есть то же для тела, что идеальная цель для духа: великолепная Химера, вечно схватываемая, никогда не пойманная, за которой, опьянённые ею, молодые и жадные существа гонятся без устали.

Сладострастие есть сила.

В. де Сен-Пуан

11 января 1913

22. Против Рима и против Бенедетто Кроче

Речь, произнесённая на