Петровичу, — всё прояснилось. И как стул переместился в палату с балкончика, и как пуговица в кармане оказалась? А вы говорите: «Невменяемая».

— Стул? Не понимаю его роли! — буркнул в ответ Порфирий Петрович. — Ну, стоял стул, потом дождь пошел — женщина и убрала его, чтобы не намок.

— Но ведь кто-то этот стул поставил на балкон? — продолжила Юста. — Как вы думаете, Ньюка: кому понадобился стул на балконе, да еще в сырую погоду? Вы застали деда на балконе или в палате?

Ньюка, давно не участвующий в разговоре, явно не ожидал вопроса. Он как-то дернулся, посмотрел на балкон и что-то хотел ответить, но Порфирий Петрович его опередил:

— Молодой человек застал своего дедушку где положено и ни к какому стулу отношения не имеет.

— А я не настаиваю по поводу стула, — возразила Юста. — Наверняка внук застал деда в палате — погода была мерзкая. Вы, Ньюка, сами же сказали: «Дождливо было». На балконе в дождь неуютно. Не правда ли?

Ньюка кивнул головой. Порфирий Петрович, видимо, решил остаться и сел в кресло. Жестом он велел Ньюке сеть рядом на диван.

— Таким образом, нам всем ясно, что стул на балкон поставил либо сам генерал, либо еще кто-то. Вы согласитесь со мной, уважаемый Порфирий Петрович? — Юста впервые назвала адвоката по имени и отчеству.

— Я повторяю: мне эта тема со стулом непонятна. Допустим, генерал захотел подышать свежим воздухом. Открыл балкон и поставил стул — ему захотелось там посидеть. Это же в госпитале не запрещено? — Порфирий Петрович обратился к главврачу:

— У вас здесь можно дышать на балконе?

Главврач, до этого тихо наблюдавший за происходящими событиями, не сразу сообразил, что адвокат обращается к нему. Он приподнялся с дивана, потом снова присел и только тогда ответил:

— У нас дышать можно везде.

— Но не вываливаться с балкона, — добавила Юста и спросила: — А вы, уважаемый доктор, зачем заходили в палату, когда там появился Ньюка?

Доктор сначала никак не отреагировал на вопрос. Он сделал вид, что не очень расслышал его, и после паузы, несколько поморщившись, ответил:

— Я могу заходить куда угодно и к кому угодно. Это моя обязанность.

— Да, конечно, — согласилась Юста. — Но этот случай необычный: пациент мертв не по показаниям болезни. Может быть, вы всё-таки объясните, зачем вы зашли в палату?

— Я зашел для того, чтобы справиться о здоровье пациента. Вас такой ответ удовлетворяет? — ответил доктор.

— Удовлетворяет, — ответила Юста. — То есть вы, Ньюка и генерал некоторое время находились в палате втроем. Не так ли?

Ответа не последовало. Главврач внимательно ожидал продолжения в рассуждениях Юсты. Порфирий Петрович, хотя внешне выглядел спокойным, но по повороту головы можно было догадаться, что он тоже был начеку и готов был вмешаться в монолог Юсты в любой момент. А Юста, не прерываясь, продолжала:

— Это означает только одно: что вы были последними, кто видел пациента живым. Если это так — а это именно так, — то остается выяснить, что или кто был вольной или невольной причиной дальнейших событий.

— Вы что же — подозреваете нас в том, что произошло с пациентом? — возмущенно спросил доктор.

— Это моя обязанность — подозревать и расследовать, — парировала Юста.

— Но у вас нет никаких доказательств, — несколько успокоившись, произнес доктор.

— Да, прямых пока нет, но и у вас нет железного алиби, — ответила Юста.

Наступила напряженная тишина. Участники мероприятия почувствовали, что вот-вот наступит кульминация всех событий. Противостояние следователя и подозреваемых было налицо. Порфирий Петрович первым нарушил общее молчание.

— Я думаю, что у нас пока что действует правило презумпции невиновности. Вам не стоит, — он обратился к Юсте, — обвинять без доказательств и тем самым унижать уважаемого человека и совершенно невинного юношу. У этих подозреваемых, как вы их обозначили, совершенно не было никаких мотивов для совершения такого деяния. А подозревать доктора — это просто смешно. Я боюсь быть несколько циничным, но полагаю, что у якобы злонамеренного доктора было бы множество вариантов, чтобы скрытно загубить пациента, а не выбрасывать его с балкона. — А ваш пресловутый стул, — продолжил Порфирий Петрович, — он вообще не вписывается в картину преднамеренных действий подозреваемых. Зачем им стул при сбрасывании генерала вниз? Это даже не смешно, если только можно говорить так об этой трагедии, а весьма глупо.

Порфирий Петрович осмотрел всех присутствующих и, как будто ожидая аплодисментов, замолчал.

— Да, уважаемый Порфирий Петрович, вы весьма логичны, — ответила Юста. — Но есть у нас — вы это знаете лучше меня — такое понятие, как доведение до самоубийства, да и мотивы к тому были.

— Странно, очень странно, — Порфирий Петрович не спеша продолжил свое выступление, — не ожидал. Вот уж не ожидал, что у нас в следственных органах такие фантазеры завелись! Новые времена, новые люди. В мое время основывались на фактах, а теперь сплошные иллюзии. Цирк, одним словом. Нет профессионалов. Есть симпатичные фантазерки, — он в этот раз говорил очень медленно, делая для большей убедительности паузы после каждого предложения. — Допустим, что доктор поимел такую глупую мысль: довести пациента до суицида. Вопрос: чем же он мог так запугать генерала — бывшего фронтовика? Болезненными процедурами, что ли? Это просто несерьезно. А о внуке я уж совсем не говорю. Вы, наша обворожительная начальница, усложняете — прямо-таки роман у вас получается о злодеях, решивших загубить хорошего человека. Наивно, очень наивно, голубушка! Фантазии хороши для развлечений, для искусства, а не для серьезных дел. Да и в искусстве нынче модно иметь художественную правду. Не верят, не хотят люди верить в вымысел. А впрочем, прошу прощения: это не моя область, не компетентен я в искусстве.

Юста внимательно слушала Порфирия Петровича и думала:

«Вот ведь вроде умный, опытный человек, а притворяется демагогом. Самому, наверное, противно от собственных рассуждений. А может, я и не права? Может, ему нравится быть таким, за словами скрывать истину. Это его профессия. Вот генерал ничего не скрывал. Ему уже нечего было скрывать — он доверил свои записки неизвестному читателю, понимая, что всё это будет потом…»

Она вспомнила генеральскую строку: «…и что к чему. Дальнейшее молчание». Где-то она слышала эти слова, но вспомнить никак не могла. Генерал писал:

«Бывают такие вдохновенные минуты, когда ощущаешь себя причастным к чему-то великому, вечному, большему, чем все вместе заботы и мировая суета всех и вся на белом свете. Это ощущение причастности случается нечасто, скорее очень редко посещает нас. Посещает случайно, неожиданно, и в этой случайности есть великий смысл. Надо быть всегда готовым к таким случайностям.

Вот как сейчас помню: