Снова заслонив собой солнечный свет, он наклонился и окинул ее лицо изучающим взглядом. А затем, покачав головой, медленно произнес:

— Я считаю тебя прекрасной. И жажду тебя. Но больше всего меня восхищает то, что в твоей жизни есть цель и смысл — ты очень успешная писательница. Ты даже не представляешь, как я этому завидую.

От этих фраз ее сердце запело. Она обвила рукой шею Эша:

— В твоей жизни тоже есть смысл — ты помогаешь людям почувствовать уверенность в себе. Тебе даже не нужно прилагать к этому усилий. Это твой дар.

— Скажи, чего ты хочешь от меня, Ева? — серьезно спросил он, и она ответила таким же серьезным тоном:

— Научи меня быть женщиной. Научи меня удовольствию. Ты обещал это сделать.

Их уста встретились, и Ева ощутила, что он улыбается, но уже через мгновение его улыбка исчезла, потому что он начал покрывать нежными поцелуями ее губы, брови, шею. А затем Эш рассмеялся низким грудным смехом и подбросил в воздух пригоршню конфетти. Впрочем, это было не конфетти.

«Мушки, зовущие к поцелуям», — объяснил он, и оба захохотали. А черные маленькие кружочки плавно падали вниз, осыпая Еву с ног до головы.

Поцелуи стали более страстными.

Ева не чувствовала смущения. Все ее сомнения и угрызения совести спали блаженным сном. Каждый поцелуй или ласка Эша наполняли ее радостным удивлением.

Она полностью растворилась в этих чудесных ощущениях. Кто бы мог подумать, что страсть может приносить столько удовольствия? Еве казалось, что ее медленно уносит тропическое течение. Кожу пригревало солнце и овевал легкий, словно лебяжий пух, ветерок. Руки и ноги были расслаблены и казались невесомыми. На лице блуждала мечтательная улыбка.

Но все изменилось, когда поцелуи стали еще горячее. Глаза широко распахнулись, в горле возник комок, затрудняя дыхание. Это стеснение распространилось и на грудь, и на нижнюю часть тела. Это уже было не удовольствием, а мукой. От каждого прикосновения мужских губ Еву бросало в жар, пока не стало казаться, что сейчас ее охватит пламя. Она тревожно пошевелилась, пытаясь восстановить дыхание. Да сколько же «мушек для поцелуев» покрывало сейчас ее тело?

— А это что? — спросил Эш, обнаружив родимое пятно на ее левом плече. Ева даже не заметила, когда он успел ее раздеть. Вот так бывает во сне: с тобой что-то происходит, но воспоминаний об этом не остается.

— Я родилась с этой отметиной, — сказала она, переведя дыхание. — Это рубин семьи Клэверли. Он передается от матери к дочери, словно фамильная ценность.

Денисон наклонился, чтобы поцеловать родинку, и его волосы легко коснулись спины Евы. Не в силах больше бездействовать, она порывисто повернулась, обняла Эша и поцеловала так, как он целовал ее, упиваясь ответом его губ. Чувства все больше обострялись. Казалось, она вот-вот разлетится на множество кусочков.

Внезапно глаза наполнились слезами. То, что она ощущала, было больше, чем удовольствие. Ей не нужен был галантный английский джентльмен — и с чего только такое взбрело в голову? Она хотела этого сложного, приводящего ее в замешательство мужчину, который не позволял миру увидеть глубину своей натуры. Прежде Ева была слепа, но теперь ясно видела в Эше печаль, вину и что-то еще …

Она должна была спросить у него что-то важное. Про его брата.

Ева уперлась руками в плечи Денисона, и тот слегка приподнялся.

— Эш… — начала она, но закончить фразу не успела.

Сознание прорезал ужасный крик, в голове вихрем закружились обрывки несвязных мыслей. Лорд Денисон исчез на глазах, затянутый в воронку бушующей бури. Вихрь затих так же быстро, как и возник, и перед глазами появилась другая картина: под ее окном женщина в белом отчаянно борется с мужчиной. У него в руках нож, а в сердце — намерение убить. Он заносит свое оружие, собираясь прикончить жертву, но его отвлекает чей-то крик, и женщина падает на землю.

Хватая ртом воздух, Ева вскочила с кровати. Ноги словно налились свинцом. Дышать было тяжело. Она только что побывала в голове убийцы и была парализована неистовством его эмоций. Им владели ярость, ненависть, страх.

В голове всплыли слова: «Убей ее! Убей их обеих! Тупые суки! Они слишком много знают!»

Что это? Кто там?

Нелл!

Он видел Нелл. Ева чувствовала пронизывающий злодея страх.

Она проковыляла к окну и, распахнув его настежь, крикнула:

— Эй, ты, там, внизу! Я тебя вижу! Декстер, взять его! Фас!

Никого она не видела. Это была лишь уловка. Но в такой спешке ничего лучше в голову не пришло. Декстер стоял рядом. Шерсть на его загривке поднялась дыбом, клыки обнажились в рычании, которое поразило бы каждого, принявшего его лишь за щенка-переростка.

Ева отвернулась от окна и выбежала из комнаты. Ее крик уже услышали, и гости начали выходить из своих спален, чтобы узнать, в чем дело. Лакеи накидывали поверх рубашек ливрейные сюртуки, крича: «Фонари, скорее!» Ева, никого не дожидаясь, последовала наружу вслед за псом. Он кинулся прямиком в кусты, растущие под ее окном. На его скулеж и лай сбежались выскочившие из дома лакеи.

Ева опустилась на колени рядом с неподвижно лежащей женщиной. Лидия. Уже успела переодеться в собственное платье — свободный наряд из белой кисеи. На корсаже, словно расцветший мак, алело кровавое пятно. Она не шевелилась, но еле слышно дышала.

Ева приказала одному из лакеев привести доктора и констебля. Указав на другого, она твердым голосом приказала ему снять рубашку. У мужчины отвисла челюсть. Но, увидев, каким мрачным светом вспыхнули глаза Евы, он подчинился.

Остальной челяди, глазеющей на происходящее, она крикнула:

— Чего вы ждете? Убийца где-то здесь. Обыщите всё вокруг! Найдите его!

Нелл была вне опасности. Ева это точно знала, хотя и не понимала, откуда в ней такая уверенность.

Когда слуги бросились на поиски, она разорвала полученную от лакея рубашку на две части и начала останавливать кровь. Она знала, что следует делать, поскольку научилась бинтовать раны, желая достовернее описать одну из своих героинь, вынужденную лечить брата.

А ведь Ева владела и еще одним мастерством, которое уже много лет отказывалась использовать, — талантом, полученным от матери. Лидию сегодня спас именно дар семейства Клэверли, а не Ева Диаринг.

Закончив делать перевязку, она встала и приказала одному из лакеев оторвать ставень, чтобы как на носилках перенести на нем Лидию в ее постель, и горько подумала: «Чему только я не научилась, чтобы сделать мои истории более живыми! Если бы я развивала свой дар, а не притворялась, что у меня его нет,