На следующий Аннелоре после долгих раздумий все же связалась с Наташей:

— Натали, мне надо срочно с вами поговорить. Лично.

Та пригласила ее к себе.

Они сели за кофе, и Наташа сказала:

— Да, Анне, я вас слушаю.

Она сразу же начала с того, что в апартаментах Динара поселился какой-то мужчина из России. Вел себя так, как будто въехал надолго. И Аннелоре назвала его имя. А потом рассказала подробно о разговоре, не упустив ни «макаки», ни «старой сороки», ни того, что приехавший человек Динара с чем-то торопит, видимо, чтобы знакомство с Рихардом продолжалось более интенсивно.

Наташа внимательно выслушала Анне и поняла, что ее обкладывают, как зверя. Она не возмутилась на «макаку», она испугалась — того, что здесь Проскурников, и более того — торопит Динара.

Но какова их цель? Картины? Вряд ли. Это лишь часть чего-то целого, но не надо говорить об этом Аннелоре, не надо пугать ее, она и так возмущена и напугана до предела. Наташа должна сама во всем разобраться.

— Милая Анне, — сказала она ласково, — вы меня не удивили, хотя я знала этого человека там, в России, как вполне порядочного и доброжелательного. Но как видите, ошибалась. Я часто ошибаюсь, Анне, — с горечью улыбнулась она, — никак не могу привыкнуть, что люди перестали носить маски и стали самими собой… Я думаю, что дело тут в картинах, конечно. Только они хотят действовать наверняка. Чтобы я не как посол и не как ваша приятельница просила барона, а уже как ЕГО приятельница о личном одолжении — мне так кажется… Зачем приехал этот человек? Пока не знаю… Похоже, он приехал подстегнуть Динара и проследить за исполнением.

Наташа накрыла своей ладонью руку Аннелоре:

— Вы, дорогая, оказываете мне, а может, и России — будущей! — неоценимую услугу! Ведь мы теперь все будем знать и сможем предупредить любое недружественное действие…

— А как же Рихард?.. — начала было Анне, но замолкла, так как хотела дальше сказать, что стоит подумать и о нем… Может быть, лучше все это закончить?.. А картины?.. Натали?.. Ну, не убьют же Натали из-за того, что она не смогла решить этот давний вопрос, который не мог решить никто. Да Анне и не уверена в том, что если Натали и Рихард «подружатся» — так она это называет, то барон отдаст ее государству огромный пласт его коллекции — русских художников.

Но что делать, что делать? Пусть Натали, в конце концов, пробует?.. Но как только Анне почувствует малейшую опасность для Рихарда, она тут же все прекратит… Как? Она пока не знает. Но придумает.

— Знаете, Анне, мне было бы очень жаль, если бы наши визиты к барону прекратились. Мне так хочется еще раз побывать в замке и, если честно, бывать там. Умиротворение и тишина сейчас мне необходимы. Я думаю, от наших визитов ничего плохого не произойдет?..

Ведь мы с вами благодаря вам все будем знать? А картины… Если барон захочет… Он сам мне скажет, мне так кажется… И пусть приезжает кто угодно, никто не заставит меня поступать непорядочно.

Наташа весомо замолчала.

Анне поняла, что мадам и вправду хочется бывать в замке и что ей там хорошо и покойно, как хорошо и покойно самой Анне рядом с этими стариками, Рихардом и Солом, почти в полной тишине…

— Дорогая, — сказала Анне, — тогда не станем откладывать в долгий ящик, и в этот же уикэнд поедем в замок, — она лукаво улыбнулась, — и покатаемся в карете… Хотите?

Наташа даже покраснела от радости: как она хотела проехаться в карете! — под цокот копыт, в тиши дальней дороги, где нет машин… Какое, наверное, это счастливое ощущение!

— Давайте, Анне! — почти крикнула Наташа. — Мне так этого хочется!

Они условились, и Анне ушла. А Наташа вдруг обрадовалась, как девочка: оттого, что она будет кататься в карете, и не с кем-нибудь, а с бароном, известным далеко за пределами своей страны, недаром же Динар так хлопочет об их дружбе и не зря сюда прибыл Проскурников…

А на Рождество она поедет в Россию! Пусть Динар хоть подохнет от злобы! Хоть на два дня, а поедет!

Рихард встретил их в своем имидже. Одет как для малого приема: пиджак, не темные брюки, шейный платок, растворенный ворот рубахи, светлой, в еле заметную полоску.

«Как же он красив!» — подумала Наташа.

Барон и Наташа встретились как добрые знакомые, и пожалуй, даже достаточно давние. Чувствовалось, что барон рад этой встрече. Но ему вдруг стало стыдно, что он как мальчишка разрядился и выступает павлином, а должен бы встретить их с палкой и в шлафроке. Старый дурень! Но ведь вот что странно: годы уходят, а сердце, ощущения не меняются, ну, чуть притушены — причем иногда! Ну, чуть больше он устает.

Барон молчал.

Наступила некая неловкость, которую нарушил Рихард, сказав, что сейчас они выпьют кофе, и если дамы не возражают, то он приглашает их на прогулку — ему не хотелось бы менять распорядок дня. Позвал Сола, попросил его приготовить кофе и принести чего-нибудь «горячительного», ибо он надеется, что дамы не откажут ему в совместной поездке, а в карете можно замерзнуть.

И вот — цокот копыт по брусчатке, и медленное движение по аллеям, дороге, ведущей через пригород в леса, похожие на парки. Езда в коляске завораживала: вроде бы хотелось спать или грезить. Говорить не хотелось, думать — тоже, хотелось ехать и ехать…

Отошли куда-то в небытие и Сандрик, и мама, и все остальные. Остались лишь тишина, покой, цокот копыт и медленное покачивание коляски.

Когда они вернулись в замок, в зал, Сол подал обед.

За обедом больше говорил барон, он вдруг рассказал о своем знакомстве с Селезневым, вспомнил Париж, как-то немного печально, краем задел свою молодость, которая пролетела, и оказалось, что он провел ее совсем не так, как нужно было бы. Что в молодости жизнь кажется ужасно длинной, и думается, что все успеешь, а на самом деле…

Видя, что Наташа после поездки находится в некоторой прострации, Анне обратилась непосредственно к ней:

— Дорогая, вы же еще хотели посмотреть картины? Ведь так?

Наташа с ужасом поняла, что ничего не слышала и, собравшись, закивала — да, да, она очень хотела еще побыть там, ведь в прошлый раз она просто не смогла вобрать в себя и четверти…

Барон выслушал все это, следя за ее губами.

Они прошли в галерею, и Наташа снова восхитилась картинами, и их размещением, и снова ее потрясли полотна и картины Селезнева… Но Анне, когда они подошли к «русской стене», сказала громко, прямо в лицо Рихарду, что Натали немыслимо радостно и вместе с тем больно смотреть на эти картины. Наверное…

Наташа обернулась к ней, в глазах у нее было предупреждение, но Анне понесло:

— Рихард! Я бы на твоем месте…

Наташа поняла, что Анне наговорит такого, что в отношениях с бароном наступит крах. А если Анне по глупости скажет что-либо о дарственной в отношении картин русских художников, Наташе ничего не останется, как ретироваться по возможности достойно и никогда больше сюда не приходить, а уж если и прийти, то никогда ни полслова о картинах!