– Господи Иисусе! – второй раз воскликнул Шимек. – Звезды падают!

Но то не были звезды. Туча светлячков повисла над нами, как дождь из золотых капель, и было так тихо, что мы слышали собственное дыхание.

– Я думал, – добавил Шимек, – что они светятся только в июне.

И действительно, было в этом что-то странное. Никогда – ни прежде, ни потом – не видел я в наших краях такой массы светлячков в июльскую ночь.

– Это души мертвых, – шепнул совершенно серьезно Петр, – потому и светятся.

– Души мертвых в летающих жучках?! – возмутился Шимек. – Кто тебе это сказал?

Однако Петр не спешил с ответом. Только на железнодорожной насыпи, вблизи костела, он объяснил примерно так: неприкаянные души, когда им удается войти в тело жучка, начинают светиться. Но жучки долго не выдерживают и умирают, поэтому светлячков можно видеть только короткое время, в начале лета.

– Эти души, – сказал Петр, – должно быть, принадлежат великим грешникам и светятся дольше обычного.

Шимек был возмущен, словно речь шла о его бинокле или о футбольных правилах.

– Глупый ты, – возразил он громко, – душу нельзя увидеть, потому что она невидима! Что говорил ксендз Дудак на религии? Ну что?

– Что душа бессмертна, – защищался Петр, – но он совсем не говорил, что ее невозможно увидеть!

– А вот и нет, он говорил: бессмертная и невидимая, и то и другое одинаково важно, да? – С этим вопросом Шимек неожиданно обратился ко мне, призывая меня в свидетели. Я не очень-то знал, что ответить, так же как и сегодня не знаю – можно ли увидеть душу. Если можно, то когда кто-то умирает, она должна быть видна, но в какой форме? Главное, увидеть ее, когда она покидает мертвое тело, которое через день или два зароют в землю. Может, она похожа на облачко пара, а может быть, появится в образе мягкого света, который поднимется вверх, не рассеявшись по дороге. Не знаю. И тогда тоже не знал. Хуже всего, что я должен был рассудить спор, будто я теолог или Папа Римский.

– Ксендз Дудак тоже этого не знает, – сказал я, – а говорит так, потому что…

– Почему? Ну-ну, почему он так говорит? – перебивали они меня нетерпеливо.

– Он так говорит, – объяснял я дальше, – потому что так его научили в семинарии и так велит говорить епископ, а ксендз во всем обязан слушать епископа, у них как в армии, вот и все.

– Как это? – разозлились оба. – Как это ксендз может не знать?

– Этого никто не знает, – утверждал я уверенно, – только когда умрешь, сможешь это проверить.

Мы смотрели на кладбище по правую руку от нас. Обломки статуй и разбитые надгробия выглядели сейчас как склоненные в молитве люди.

– Это ужасно, – вздохнул Шимек. – Умереть, чтобы в чем-то наверняка убедиться, а?

Мы кивнули с пониманием.

В этот самый момент чья-то рука раскачала брентовские колокола, и по лесу в ночи, словно возвещая тревогу, разнесся мощный набатный гул.

– Господи Иисусе! – сказал, вернее, закричал в третий раз Шимек. – Это кто-то там, на кладбище!

Нет, я не напишу сейчас, что сердца у нас сжались от ужаса, или что душа ушла в пятки, или еще лучше – сердце подскочило к горлу. Не напишу, потому что такие слова годятся для книг, такие слова и такие сцены наилучшим образом подходят для нравоучительного романа. В первый момент я подумал, что это Вайзер забавляется, проверяет, не рванем ли мы случайно через Буковую горку домой. Сократив путь, он мог оказаться здесь минут на пятнадцать раньше нас. Однако сразу же мне пришла в голову другая мысль, более трезвая: это не в стиле Вайзера, этот ночной сполох колоколов, пронизывающий лес, гудящий под искрящимся куполом неба, грубо и дерзко раздирающий тишину нагретого воздуха. Действительно, это не был замысел Вайзера и не его рука дергала все три каната между трухлявыми балками колокольни. Это был Желтокрылый. Как только мы, притаившись за кустами орешника, узнали его, возникло желание вернуться домой.

– Однажды нам уже влетело из-за него, – припомнил Шимек. – Сейчас сюда примчится кто-нибудь из приходского дома и наткнется на нас.

Я не был в этом так уж уверен:

– Среди ночи? Сейчас?

Но Петр указал рукой на дом, примыкающий к костелу:

– Гляньте-ка!

Между ветками вдали блеснул свет, сначала в одном, а потом и в другом окне. Тем временем Желтокрылый подскакивал вверх, раскачивался, приседал на корточки, и все это в ритме набирающего мощь колокольного гула. Он был похож на привязанный к веревкам манекен, немного смешной, немного страшный. На нем уже не было больничного халата, и его костюм состоял из тиковых штанов, наверно где-то украденных, и такой же куртки. Мы не могли оторвать от него глаз, каждый раз, потянув за веревки, он что-то выкрикивал, но слова пропадали в металлическом трех-голосии. Может, именно из-за этого звона мы не двинулись с места, даже когда увидели двух подбегающих мужчин – причетника и ксендза здешнего костела, который ничем не напоминал нашего ксендза Дудака. Может быть, этого и добивался Желтокрылый – выманить их из дому и обратить на себя внимание: он подождал, пока те подбегут поближе, после чего отпустил веревки и, нырнув в ближайшие заросли, побежал в сторону Брентова.

– Уважаемый ксендз, – громко сопя, проговорил причетник, – возвращайтесь в приход и звоните в милицию, а я побегу за ним!

Мужчины разделились – причетник, сопя еще громче, двинулся за беглецом, ксендз затрусил к приходу. Теперь, дело ясное, мы не могли отступить. Нужно было дождаться конца этой истории, и, хотя на Желтокрылого нам было, собственно, наплевать, очень хотелось узнать, чем кончится облава.

Мы двинулись вслед за причетником едва видной тропкой, которая терялась в разросшейся крапиве и папоротнике. У Желтокрылого было метров тридцать форы, и он лучше ориентировался на местности. Он скакал от дерева к дереву, прятался между склепами, а когда нам казалось, что он исчез в одном из них, выскакивал вдруг как из-под земли и мчался вперед. Он явно играл с причетником. Наконец он достиг края кладбища, стал на треснувшую плиту и закричал в сторону преследователя: «Э-э-э-э-э-э-э-э-э-э-э – э-э-э-э-э-э-э-э-э – эге – э-э-э-э-э-э-э-э-э-э!!!» Причетник прибавил шагу. Но Желтокрылый был уже далеко. Он бежал в сторону первых строений Брентова, где разбуженные люди высовывались из окон, высматривая причину ночной суматохи. «Люди! Люди-и-и-и! – кричал причетник. – Хватайте его, хватайте психа, держите его!» И все больше окон освещалось, словно вспыхнул пожар или началась война.

Желтокрылый добежал до первого дома и по громоотводу вскарабкался на крутую крышу. Теперь он стоял на остром коньке, широко раскинув руки, точно приветствуя народ, который начал собираться перед домом. Мужчины, в пижамах, в стоптанных тапочках, а то и босиком, некоторые в куцых кальсонах, показывали на него пальцами.

– Люди! – Причетник наконец добежал до толпы. – Это он, тот самый, что пугает на кладбище ваших жен и детей, он удрал из психушки и не дает вам покоя, нужно его поймать, сейчас приедет милиция, возьмите лестницу и схватите его, только быстро, а то он снова убежит, ловите его, чего вы ждете?!?