Потому приезд каппадокийских послов не был событием, ради которого стоило устраивать торжества. Но царица Лаодика не упускала ни единой возможности покрасоваться на троне в своих лучших одеждах, чтобы лишний раз услышать хор придворных льстецов и поэтов, восхваляющих ее женские прелести и царские доблести…

– …Выпей вина, мой друг, и ты забудешь о своих печалях. Поверь, божественный дар Диониса не менее ценен, нежели получаемый смертным от всех девяти муз[150], прекрасных спутниц Аполлона[151]. Знаешь, я иногда преклоняюсь перед римлянами хотя бы за то, что они довольно точно определили некие общечеловеческие постулаты. Выпей, Мирин.

– Истина в вине… – поэт Мирин с иронией посмотрел на изрядно подвыпившего грамматика Тираниона, рано облысевшего, подвижного толстяка. – Чревоугодие и пьянство римских патрициев ты возводишь в ранг достоинств рода человеческого.

– Ах, тебе не нравится чревоугодие! Нет-нет, я не возмущен. Просто мне выпала изумительная возможность доказать, что ты не прав.

– Попробуй.

– Чего проще! – Тиранион с сожалением бросил обглоданную кость комнатной собачке, крутившейся у них под ногами.

(С некоторых пор среди понтийской знати пошла мода на этих гладкошерстных, пучеглазых существ с кривыми ногами, совершено бесполезных с точки зрения здравого смысла. Для охоты они не годились, как сторожевые или боевые псы – тоже. При всей своей бесполезности стоили они баснословно дорого – их привозили купцы из Египта).

– Представь себе на миг, мой дорогой Мирин, что ты… ну, например, вольноотпущенник. Не знатный и полноправный гражданин Синопы, у которого есть неплохой дом и небольшой, но приносящий вполне приличный доход хорион, а человек без роду-племени, без крова над головой и с пустым желудком. Помощи ждать неоткуда, на подаяния надежд мало, за работу портовым грузчиком можешь получить два-три обола в день, и то, если повезет – не так часто приходят в гавань купеческие караваны. Но ты – поэт! Твоя муза денно и нощно шепчет любовно: «Бери стилос, пиши, и благодарные потомки восславят имя твое». А в это время голос чрева назойливо напоминает: «Хозяин, ты голоден и давно забыл вкус мяса, а вчерашняя черствая лепешка только возмутила мое спокойствие…»И неожиданно тебя осеняет, что возвышенность духа нуждается в довольно весомом подкреплении… ну, хотя бы, в виде жаркого с ароматной подливой. И что только их союз способен заставить стилос воспроизвести твои великие творения на куске вычиненной телячьей кожи, кстати, тоже не валяющейся на улицах, – Тиранион с хитринкой подмигнул поэту. – Убедил?

– Почти… – рассмеялся Мирин.

– Творить свободно можно только тогда, когда не думаешь постоянно о том, как добыть хлеб насущный. Ибо в противном случае ты будешь заглядывать с собачьей преданностью в глаза своему «благодетелю» в ожидании, когда он соизволит бросить кость с пиршест-венного стола. И, конечно же, не даром – пока не сочинишь в его честь хвалебный гимн, подачки не получишь. А это омерзительно, потому что иссушает душу и топит талант в дерьме угодничества.

– Согласен. Вполне убедительно, – Мирин с презрением указал глазами на разжиревшего мужчину лет пятидесяти с тройным подбородком, все это время что-то быстро писавшего на восковых дощечках. – За примером далеко ходить не нужно. Вон тот уже готов разразиться словоблудием в честь нашей несравненной, многомудрой и царственной…

– Тише, мой друг, тише! – Тиранион крепко сжал руку поэта. – Здесь и стены имеют уши. А то в царском эргастуле тебе будет не до поэзии… Выпей, Мирин, выпей. И восславим Диониса за его доброту к несчастным, ибо нет иных радостей в их беспросветном, полускотском существовании, кроме божественного дара – вина…

Так беседовали знаменитый понтийский поэт Мирин, статный, молодой мужчина с нервным, худощавым лицом, и не менее известный на берегах Понта Евксинского грамматик Тиранион. Они расположились на скамейке у фонтана царского перистиля, куда выходила широкая двустворчатая дверь пиршественного зала. Их и некоторых других поэтов, ученых и мыслителей тоже пригласили на торжества по случаю прибытия послов Каппадокии – царица Лаодика тщилась прослыть покровительницей талантов, как и ее усопший муж. В пиршественном зале было жарко, и друзья перебрались на свежий воздух в просторный перистиль, где стояли накрытые столы с вином, лакомствами и фруктами. Запасливый Тиранион, чей желудок предпочитал яства более существенные, нежели сладости, не забыл захватить с царского стола жареного гуся, от которого остались только приятные воспоминания в виде начинки из соленых ядрышек лесного ореха, запеченных в тесте.

– Сейчас начнется самое интересное, – Тиранион кивнул на открытую дверь пиршественного зала, откуда послышались звуки арф, форминг[152], флейт и тимпанов[153]. – Если, конечно, не считать этого превосходного гуся, – он с блаженным видом похлопал себя по животу. – Ты увидишь танцы иеродул из храма Афродиты Пандемос.

– Скоро во дворец станут приглашать уличных гетер. Им тут самое место, – Мирин поискал глазами Лаодику, возле которой по левую руку восседал с важным видом стратег Клеон; справа сидел немного бледный Митридат. – А царский гинекей превратится в притон блудниц.

– Мирин, ты опять..? – с укоризной сказал Тиранион, опасливо посмотрев по сторонам. – Ну какое нам дело до нравов власть имущих?

– О времена, о нравы… По-моему, так милые твоему сердцу римляне определили сущность человеческого бытия, изменяющегося в своей сути быстрее, чем с этим может смириться сознание, отягощенное предрассудками и законооуложениями древних.

– Мой друг, ты сегодня несносен. Какая муха тебя укусила? – Тиранион подозвал виночерпия и приказал ему наполнить опустевший кратер. – И почему ты так ополчился на римлян? Среди квиритов немало людей достойных и талантливых. Вспомни Ливия Андроника, сделавшего прекрасный перевод «Одиссеи» на латинский язык сатурновым стихом. Насколько мне помнится, ты и сам недавно восхищался Гнеем Невием, создателем первого римского эпоса о Первой Пунической войне. Прекрасные стихи.

– Со временем вкусы и предрасположения меняются, Тиранион.

– О вкусах не спорят, но позволь заметить, что привычка чересчур часто признавать свои заблуждения и ошибки дурно пахнет. Человеку талантливому зазорно быть очень уж прямолинейным, ибо это указывает на отсутствие настоящего осмысления многообразия житейских проявлений действительности. И в то же время змеиная гибкость собственного мнения выдает в незау-рядной натуре такие скверные черты характера, как приспособленчество и угодничество, которые в конце концов взращивают обыкновенный примитивизм.