Я сразу же затаил дыхание.

Со слов старосты, городские власти поручили заняться убитым районной администрации того места, где находился труп, в свою очередь районная администрация передоверила это местному самоуправлению, а так как за эту работу полагалось небольшое вознаграждение, то староста решил предложить отцу воспользоваться этим. Я жутко возненавидел его за то, что он пришёл именно к нам с такой просьбой. Ну и что с того, что отец работает в мясном кооперативе?! Однако, как ни странно, он весьма живо отреагировал на это предложение.

— Ну что ж, хорошо. А место для могилы где будет?

— Да на ближней горе его закопать, вот и всё… — ответил староста.

— Пообедаю и пойду, — окончательно согласился отец. На лице у старосты можно было прочитать явное облегчение, и со словами: «Ты уж не подведи!», он ушёл.

Слушая весь этот диалог, я так побледнел, словно сердце прекратило биться. Брат с друзьями недовольно перешёптывались, но их слова долетали до меня издалека, будто я слышал их во сне.

Ко мне снова привязалось наваждение. Перед глазами возник труп. Всё так же вниз лицом, с вытянутыми руками и ногами, он взмывает в воздух и, раскинув руки, летит к стоящему отцу. Плавно парящее по воздуху тело колышется даже от слабого дуновения ветерка. В глаза прежде всего бросается то, что у трупа непрерывно развеваются волосы на голове — так он с ветром избавляется от всей мерзости, что имелась у него, и теперь он, как будто человек, который вот-вот появится на этот свет… или нет, так как он всё потерял, то стал ужасно лёгким, словно малюсенькое жёлтое пёрышко цыплёнка, он становился всё легче и легче, и вот он уже летит по воздуху. Это было наваждение, от которого где-то там, в душе, начинало теплеть, словно безродный сирота боязливо шаг за шагом приближался к тому, кто вызвался заботиться о нём.

Теперь уже, стерев былое страдальческое выражение лица, труп улыбался краешками губ. Труп. Труп достался нам. И стоит только дотронуться до него, как он оживёт, всё также храня улыбку на лице. Я мельком взглянул на отца. Не говоря ни слова, он набивал рот рисом. Притихшие брат с друзьями тоже, уже молча, стучали ложками. Я поспешно схватил свою ложку и опять принялся за еду.

Немного спустя, когда все поели, отец, словно забыв обо всём на свете, и о трупе в том числе, улёгся на полу и закурил. Я следил за каждым его движением. Довольно долго весь его вид выражал полнейшее спокойствие. Однако затем, поковырявшись в носу жёлтым от курева пальцем, он громко крикнул брата, который отсиживался у себя. Тот заглянул в нашу комнату.

— Так. Давай собирайся, пойдёшь со мной на заработки! — бросил ему отец. И без долгих рассуждений, резко поднявшись с места, размашистой походкой вышел на улицу.

Замешательство брата и тенью промелькнувшая улыбка в покрасневших больных глазах отца. Ух! Как же я обрадовался! У меня даже вырвался вздох облегчения. Было такое ощущение, будто я избавился от тяжёлой ответственности, так как немного переживал за несчастного отца, которому пришлось бы одному заниматься трупом.

Взвалив на спину чиге[35]с мотыгой, лопатой и другими подручными средствами, отец возглавил шествие, я шёл за ним, а брат с друзьями, шумно галдя, шли вслед за мной.

Мы спускались с горы по глиняной дороге, отсвечивающей на солнце желтизной. Громкие голоса приятелей брата разносились по всей округе и отдавались эхом.

Однако стоило нам приблизиться к трупу, лежащему во дворе кирпичного завода, как наши рты захлопнулись. Что касается меня, то я почувствовал, как мною опять начинает овладевать то странное наваждение, виденное утром, которое никак и не назовёшь-то, кроме как сочетанием оранжевых цветов. Возле тела растерянно стояли староста, районный следователь и старушка, приходящаяся тёткой убитому, на их лицах явно читалось желание, чтобы зеваки разошлись. Когда мы, протиснувшись сквозь толпу, подошли к телу, староста представил отца следователю и старухе:

— Хоронить поручено ему.

Отец молча смотрел на труп.

— Буду очень признательна… — заговорила старуха, но не смогла закончить фразу и почтительно склонила голову перед отцом.

— Всё думали, куда он пропал… А он, смотри-ка ты, в красные подался… и вон в каком виде вернулся… Уж простите за хлопоты…

И старуха снова опустила голову перед отцом. Сколоченный из досок гроб был уже приготовлен. Отец наскоро обтёр тело паклей и уложил его в гроб. Один из товарищей брата ему помог. Перед тем, как закрыли крышку, старуха, склонившись над гробом, рассеянно погладила ладонью пожелтевшее лицо убитого. Её иссохшие руки с обвисшей кожей медленно двигались, а глаза были прикрыты тяжёлыми веками. И тень от гроба, колыхалась вместе с ветром над ровно лежащим телом.

Когда мы поднимались на гору, я слушал, как равномерно постукивает гроб, который отец поместил в чиге. Да и не только я слушал, видно было, что остальных тоже заворожил этот звук. Судя по тому, как запыхался отец, гроб был очень тяжёлым. Незаметно для себя я тоже стал подражать отцовскому дыханию.

На склоне горы мы опустили гроб в месте, указанном следователем, и начали копать землю. За это взялись приятели брата. Когда яма была уже достаточно глубокой, они с отцом стали опускать туда гроб. В то время, как он опускался, старуха тоненьким дрожащим голосом несколько раз выкрикнула что-то, похожее на имя, скорей всего, так звали убитого. Мы скидывали в яму собранные поблизости камни. Все как один, они были твёрдыми-претвёрдыми, с острыми краями. Камни падали на крышку гроба с глухим стуком. Сначала я, как и другие, потихоньку бросил несколько камней, но потом стал швырять со всей силы, словно пытаясь поразить мишень. Громкий стук бросаемых мною камней явно отличался от других. И я изо всех сил старался удержаться от наваждения, будто лежащий в гробу человек наконец не выдержит это и начнёт кричать.

Я швырял изо всех сил. Не переставая кидать, я искоса глянул на старуху и увидел, что она смотрит на меня с укоризной. Однако, почувствовав новый прилив сил, я продолжил швырять. И тут чья-то рука крепко схватила меня. Это был отец. Он со всей силы оттолкнул меня в сторону. Не удержавшись, я неуклюже шлёпнулся на землю. К горлу подступил комок, и я едва смог сдержать подступившие слёзы. Стояла осень. Из-за моего падения несколько камышинок помялось. Подхватив одну из них и ломая её, я смотрел, как люди засыпают могилу землёй. Единственное, что я чувствовал, так это ненависть, как к убитому, так и к хоронящим его людям. Гроба уже не было видно. Отец отбросил лопату и стоял, утирая пот со лба.

Спустившись с горы, отец, следователь и староста ушли за старухой, а мы с братом и его друзьями побрели домой. В городе было очень тихо. На асфальтовой дороге с оставшимися после войны отпечатками от танковых гусениц, которые протянулись, словно след от уползшей змеи, поблёскивали горячие осенние лучи послеполуденного солнца. Мы медленно шагали, волоча по земле лопаты и мотыги.