– Гуляем‚ Боря?

– Гуляем‚ Нюма. Предлагаю тост. Чтобы всегда было так‚ как нам кажется!

Чокаются со звоном. Пьют пиво. На них поглядывают редкие посетители. На них поглядывают врачи‚ которые ужинают перед дежурством. У врачей собственные заботы‚ простым смертным не по плечу.

– Я пошел‚ – с неохотой говорит один. – У меня вскрытие.

– Ничего‚ – говорят другие. – Он подождет.

Смех врачей‚ юмор врачей: кому это под силу? Боря предлагает:

– Зададим тему. Исследуем пути и способы. "Чего заслуживает это поколение?"

Тема стоит того‚ чтобы поговорить. Заслуживает большего это поколение или большего оно не заслуживает? Спор затягивается. Страсти накаляются. Хорошо бы выяснить у знающего человека‚ но прозорливый Нисан гонит на скорости в случайном направлении‚ чтобы разрядиться на исходе дня; в машине сидит Аснат‚ его жена‚ в машине сидят дети‚ вобравшие в себя многие ветви изгнания. У Нисана имеется переносной телефон‚ и Нюма с Борей звонят из автомата: "Чего заслуживает это поколение?" Нисан не удивляется вопросу. Нисан останавливает машину на обочине‚ разъясняет иносказанием: "Десять тысяч злодеев выискивают мерзости на путях тьмы. Десять тысяч ленивцев копят зависть по вялости своей природы‚ неутоленную в пустоте болтовни. Десять тысяч производителей с обилием детородного семени озабочены потребностями тела. Десять тысяч несведуших пребывают в горделивой уверенности‚ которую не поколебать. Десять тысяч с умалённым разумом берутся за врачевание души‚ тела и нравов. Десять тысяч беспечных рассчитывают на чудо‚ что безусловно запрещено. Один вопрошающий крохотными шажками продвигается к пониманию: и малая заслуга – заслуга". – "Поехали"‚ – говорят дети‚ наделенные темпераментом. "Постоим"‚ – говорит Аснат‚ наделенная невозмутимостью. Нюма повторяет вопрос: "Чего заслуживает это поколение?" Нисан трогается с места‚ стремительно набирая скорость. В ответ слышится обнадеживающее‚ с частыми потрескиваниями: "Человек лишь немногим умален перед ангелами. Ты‚ Биньямин‚ тоже". – "А Борис?" – "И Борис..." Нисан выходит из зоны слышимости. Связь прерывается. И подступает вечер‚ который в больнице тягостнее ночи.

7

К вечеру затихают палаты. Еда съедена‚ лекарства приняты‚ процедуры закончены‚ свет под потолком приглушен‚ но спать еще рано‚ и каждый пребывает наедине со скорбью‚ с болью своей и тоской‚ с надеждой-опасениями‚ в проигрышном‚ возможно‚ положении‚ ибо надежда – она одна‚ а опасений много. Праотец Яаков попросил Всевышнего‚ чтобы человек не умирал внезапно‚ но прежде поболел перед уходом‚ отдал наставления дому своему‚ неспешно благословил детей. "Очень хорошо‚ – сказал Всевышний. – Начнем с тебя..." Больные множатся. Палаты полны. Привозят очередного страдальца‚ который не привел в порядок свои дела‚ не захлопнул напоследок врата обиды‚ не умалил сам себя‚ – кладут пока что на проходе. В надежде на то‚ что к утру чья-то душа освободит тело‚ палату‚ землю.

Вечером слышна музыка издалека. Проходит скрипач по коридорам‚ старый скрипач с потухшим взором. Возможно‚ он слеп. Возможно‚ ему знакома наощупь каждая щербинка в полу. Музыка приближается‚ как надвигается спасение: имеющий сердце да поймет. Музыка снимает боль‚ разгоняет скорбь‚ отодвигает тоску: усталые души временно обретают покой. Скрипач неухожен. Туфли его требуют замены. Рубашка – стирки. Брюки – иголки с ниткой‚ чтобы укоротить и обузить. Старуха-бродяжка шагает за скрипачом‚ позабыв про свои сумки. Следом бежит молоденькая сестричка: "Тебе не велено!" – "Оставь ее"‚ – говорит другая. Пора уж сказать: в прежней жизни бродяжка была актрисой. Переиграла всякие роли‚ от куртизанки до королевы. Отыграв в первом акте‚ перебегала‚ бывало‚ через дорогу к закадычным друзьям‚ неузнаваемая в гриме и костюме‚ пила у них чай‚ играла в карты‚ к третьему акту возвращалась назад‚ чтобы умереть на сцене. Многие роли заканчивались смертью‚ и она с гордостью говорила: "Я подготовлена. Мне теперь нипочем"‚ – к старости оказалось не так. Утром – зачем вставать? В полдень – для чего обедать? К ночи – ради кого ложиться в постель? Сколько раз заканчивала жизнь красиво‚ под аплодисменты – без зрителей не получалось. Пошла к геронтологу Сасону‚ а тот‚ поразмыслив‚ велел всё бросить и уйти из дома‚ чтобы поселиться на улице. "Не жить‚ – уточнил. – Выживать. На это потребуются силы. Силы продлят годы". Сасон подобрал затертую кофту‚ голубые панталоны в розовый цветочек‚ повелел подшить понизу драные кружева; выбрал и реквизит – две ободранные сумки‚ прорепетировал походку‚ гнутую крючком спину‚ манеру поведения‚ выпустил в многолюдье‚ на тротуар‚ сам шел следом‚ потирал ладонь о ладонь. "Какой будет текст?" – спросила по актерской привычке. "Нет текста. Говори‚ что думаешь". Это ее последняя роль‚ самая долгая‚ самая‚ пожалуй‚ успешная. Ходит по улицам в образе бродяжки. Таскает тяжеленные сумки. Говорит то‚ что думает‚ поэтому никто ее не понимает. В конце коридора она спрашивает скрипача: "Ты тоже от Сасона?" Скрипач не отвечает. Проходит дальше‚ на другие этажи‚ к иным страдальцам‚ музыкой огораживая живых‚ и возвращаются по палатам тоска с болью‚ задавленные слезы в подушку.

В пятницу к вечеру крохотный раввин обходит этажи. Он стар и виден на просвет. У него встрепанная седая борода и взгляд снизу вбок. В каждом отделении раввин молится в честь субботы‚ пьет виноградный напиток из бумажного стаканчика. К его приходу выставляют на стол подсвечники; женщины в больничных халатах выходят из палат‚ зажигают субботние свечи. Броня зажигает две‚ как положено: "Благословен Ты‚ Господи‚ Боже наш‚ Царь вселенной..."‚ закрыв глаза‚ навевает на лицо тепло огоньков‚ просит‚ шевеля губами‚ мира‚ покоя‚ благополучия – Лёве‚ мужу своему‚ сыну Давиду‚ отличному от прочих детей‚ жене его Хане‚ которой скоро рожать‚ внукам с правнуками‚ которые не замедлят появиться‚ просит выздоровления самой себе. Старуха-бродяжка говорит несмело: "И мне дайте..."‚ зажигает у кровати две свечи‚ смотрит‚ не отрываясь‚ на утекающий воск: на глазах слеза. Раввин обещает на прощание: "Молниеносно избавление Господне..."‚ с одышкой шагает в другое отделение‚ чтобы и там помолиться в честь субботы‚ вновь глотнуть виноградный напиток. Раввин пьет сок на каждом этаже‚ крохотный раввин пьян от сока.

Суббота. Старик располагается на стуле на самом припеке‚ посреди шумного перекрестка‚ – меховой штраймель на голове‚ праздничная капота на плечах‚ – укоризненно грозит пальцем мимоезжему водителю: "Шабес... Шабес!" Суббота. Чадолюбивые отцы‚ благословенные потомством‚ возвращаются из синагоги. Мамы в шляпках катят по домам коляски. Мальчики в белых рубашках идут следом‚ девочки в тяжелых‚ до пола‚ юбках. Усаживаются за трапезу. Поют хором‚ взрослыми и детскими голосами‚ отстукивают по столу ладонями – вино подрагивает в серебряных бокалах‚ сладкое‚ густое‚ бордовое. Суббота. Лёва Блюм остается на субботу в больнице‚ спит в комнате напротив‚ на лежаке для процедур. Ночью проходит врач‚ накрывает его одеялом. Ночью Лёва идет к Броне‚ сидит возле нее. Взбулькивает кислород в шланге у арабской женщины. Задремывает женщина-подросток. Бродяжка проборматывает во сне: "Нет‚ не подыскивай красивых слов..."‚ – возможно‚ из Шекспира. За стойкой в коридоре слышится приглушенный голос: это медицинская сестра‚ прикрыв трубку рукой‚ объясняет мужу‚ как успокоить ребенка. Служитель в халате – бодр‚ румян‚ крепок – катит к лифту каталку‚ без интереса слушает больного. Тот говорит с подушек: "Я долго болею. Так долго‚ что довелось мне‚ живому‚ увидеть привыкание к моему исчезновению. Уже теперь они ведут себя так‚ будто меня нет". Женщина с потерянными глазами‚ похрустывая пальцами‚ ходит по коридору до изнеможения‚ взад-вперед‚ на мгновение останавливается перед дверью с табличкой "Операционная": беда‚ ужас‚ проклятие века‚ плоть плоть выгрызает – червяком в яблоке. Можно изменить имя больного‚ запутав ангела смерти‚ можно добавить дополнительное имя – тоже‚ говорят‚ помогает: кто составит‚ наконец‚ "Книгу страданий" с полным их перечнем? Женщина с потерянными глазами встает у окна в полстены‚ уложив руки на подоконник. На улице туман. В тумане исчезают дальние предметы‚ но проступает взамен ближнее‚ на что обычно не обращаешь внимания. Лицо в стекле. Незнакомое лицо смотрит на нее внимательно в ожидании слова‚ жеста‚ поступка. Слова сказаны. Поступки совершены. Жест отчаяния слишком уж театрален.