Полный отвращения, Кэм направился к двери. – Хочешь есть, следи за тем, что говоришь. Я прикажу Мику задержать твой обед до тех пор, пока не успокоишься.

– Увидимся в Аду, мальчишка. – Прокричал Бифф сквозь решетку, колотя по ней кулаками, когда Кэм снова закрыл дверь. – Если это последнее, что я могу сделать, то увидимся в аду.

Оставшись один в камере, он уткнулся лицом в ладони.

И начал распевать.

Клер подождала, пока не услышала звук закрывающейся двери, и тогда повернулась. Одного взгляда на Кэма было достаточно, чтобы сердце рванулось к нему, но вместо этого она ограничилась заурядной улыбкой.

– А я-то думала, что у тебя скучная работа. Он прошел мимо нее, приблизившись к столу. Ему хотелось обнять ее, приблизить к себе, но другая половина его была наполнена горечью. – Тебе следовало пойти домой.

Она присела на край его стола. – Я подожду, пока ты сам меня отвезешь.

Он опустил взгляд, чтобы прочесть аккуратный, ученический почерк Бада. – Мне надо позвонить.

– Я не тороплюсь.

Он взялся двумя пальцами за переносицу, затем поднял трубку. «По крайней мере Бифф заткнулся, – подумал он».

– Говорит шериф Рафферти из Эммитсборо. Я бы хотел поговорить с мистером или миссис Смитфилд. Да, миссис Смитфилд. Я звоню по поводу вашего обращения в полицию Штата относительно Карли Джэймисон. – Какое-то время он слушал, затем стал записывать. – Вы помните, во что она была одета? Да, да, я знаю это место. В какое время это было? Нет, мэм, я вас не обвиняю в том, что вы не подвезли попутчицу. Да, это бывает опасно. Я, правда, не могу сказать. Нет, вы правильно поступили с вашим мужем. Спасибо за вашу помощь. Спасибо, да, если мне что-нибудь еще понадобится позвоню.

Когда он закончил, Клер наклонила голову и улыбнулась. – Ты говорил очень официально и как настоящий дипломат.

– Большое спасибо. – Поднявшись, он взял ее за руку. – Пойдем отсюда подальше.

– Сколько лет было беглянке? – случайно поинтересовалась она, когда снова влезли на мотоцикл.

– Около пятнадцати, девочка из Харрисбурга. С красным рюкзаком, и обозленная на весь свет, потому что ее родители не отпустили во Флориду на летние каникулы.

– И давно она пропала?

– Слишком давно. – Он завел мотор, и они поехали. Солнце садилось, когда она уговорила его расслабиться на крыльце с бокалом вина. Она наполнила бокалы для желе французским вином за двадцать долларов.

– Мы с папой сидели такими же вечерами и дожидались пока запоют кузнечики. – Она вытянула длинные ноги и вздохнула. – Знаешь Кэм, возвращение домой означает возвращение к множеству проблем. Но это не означает, что это неверное решение.

Он сделал глоток, гадая, из-за бокалов вино кажется более крепким, или из-за компании. – Мы о тебе говорим или обо мне?

Она одарила его взглядом. – Слух прошел по городу, что ты неплохой шериф?

– Ну поскольку у большинства людей вместо аршина Паркер, то это не много значит. – Он дотронулся до завитка у неё на шее. – Спасибо. Если бы я сразу поехал домой, то врезался бы в стену или что-нибудь еще.

– Я рада, что помогла тебе. Я слышала, что у тебя симпатичный дом. – Она посмотрела, как он пьет. – Хотя, конечно, никто меня не приглашал его посмотреть.

– Похоже, я должен свозить тебя на экскурсию.

– Похоже на то.

Они пили в дружной тишине, наблюдая за проезжавшей машиной, прислушиваясь к лаю собаки, вдыхая аромат гиацинтов, посаженных ее отцом много лет назад.

Солнце опустилось ниже и легкий ветерок подергивал тени на траве.

Когда он дотронулся рукой до ее лица, и повернул к себе, это показалось естественным, почти знакомым жестом. Их губы соединились в поцелуе. С открытыми глазами она прижалась к нему, расслабившись от легкого покачивания скамейки. Когда он поцеловал ее сильнее, он ощутил, как она быстро вдохнула.

«От одного бокала вина голова не должна кружиться, – подумала она, положив ему руку на грудь. – Не должна она кружиться и от поцелуя, в особенности, когда тебя целует человек знакомый тебе большую часть жизни».

Содрогнувшись, она отпрянула. – Кэм, я думаю…

– Потом будешь думать, – пробормотал он и снова притянул ее к себе.

Необычно. Удивительно, что скромная, тощая девочка из его детства оставляет такое необычное ощущение. Так эротично. Он знал, что не способен сдержать поцелуи, но ничего не мог с этим поделать. Он и не думал, что одно прикосновение, один поцелуй, повлечет за собой неотвратимую необходимость продолжения.

Когда она вновь обрела дыхание, она чуть отодвинулась, затем еще немного, пока ее безумные глаза не сосредоточились на его лице. Неисчерпаемое желание в его глазах заставило ее сердце учащенно биться.

– Ой, – сумела произнести она, и он улыбнулся.

– Это хорошо или плохо?

– Просто – ой. – Нетвердой рукой она приблизила бокал к губам. Вино остудило пыл, завладевший ртом. – Я-то думала, что возвращаюсь к тишине и отдыху.

– Сегодня очень тихая ночь.

– М-да, – если он ее поцелует еще раз, то она (в этом она была совершенно уверена) взлетит как ракета, – Кэм, я всегда думала, что в таких местах все развивается медленно. Очень медленно.

– Ладно, – он снова обнял ее, положив ее голову на свое плечо. «Он десять лет дожидался возможности попробовать это ощущение, – подумал он, раскачивая скамейку». Ему это казалось достаточно медленным развитием событий.

Когда запели кузнечики, никто из них не заметил, что они в фокусе линз телескопа.

Хотя Эрни Баттс считал, что школа, в лучшем случае – это напрасная трата времени, ему нравился углубленный курс химии. Было что-то чарующее в бунзоновских горелках, пробирках и чашках Петри. Заучивать периодическую таблицу элементов было скучно, но с памятью у него никогда проблем не возникало. И определение неизвестных в какой-нибудь смеси не причиняло ему хлопот. Неизвестное всегда интересовало его.

Однако, лабораторная работа – это было лучше всего. Он видел нечто значительное в смешивании химикалий, анализе реакций. И всегда чувствовал свою власть. Он любил измерять, сливать и создавать и забавлялся идеей изготовления бомбы. Не такой тупой вонючей бомбочки, которую собрал Денни Мойерс и подложил в женскую раздевалку на третьем уроке. Это было ребячество. Эрни хотел чего-нибудь такого, что могло вспыхнуть, ухнуть, вышибить стекла и вызвать настоящую, старомодную истерику.

Он мог это устроить; школа и книги, купленные ему родителями, дали знания. Он был уверен, что может. И если уж он решится на такое, его не заловят, как этого сопляка Мойерса. Настоящая власть заключается не в том, чтобы потрепаться о содеянном, а в том, чтобы заставить людей волноваться.