Лайл начал спускаться по ступеням. Оливия улыбнулась ему и проскользнула в дверь, которая с грохотом захлопнулась за ее спиной.

— Оливия!

Он заколотил в дверь. И услышал ответный грохот. Но нет, это не грохот. Ему знаком этот звук. Скалы, возвращающиеся на место. Ловушка. Он оглянулся. Темнота. Лишь грохот огромных камней, катящихся ко входу.

Удар. Удар. По дереву.

Что это за шум?

Это не камни. Дверь.

Кто-то стучит в дверь.

Лайл полностью проснулся, как он научился делать много лет назад в Египте, где умение мгновенно стряхнуть с себя сон могло означать границу между жизнью и смертью.

Он сел. Неяркий свет, льющийся из окна, подсказал ему, что солнце уже взошло.

Где, черт возьми, Николс? В такое время он скорее всего готов встать из постели горничной, либо он нашел дорогу в спальню одной из дам…

Проклиная своего камердинера, Лайл выбрался из кровати, натянул халат, вставил ноги в шлепанцы, протопал к двери и распахнул ее.

Оливия замерла с поднятой рукой.

Лайл потряс головой. Ему все еще снится сон.

Но нет. Коридор за ее спиной был реальным.

Оливия была полностью одета. Его затуманенный сном рассудок соображал медленно: чрезмерно украшенная шляпка… высокий воротник дорожного платья с модными рукавами-фонариками… изящные полусапожки. На ней был дорожный наряд, но в этом не было никакого смысла.

— Что? — спросил он. — Что такое?

— Мы готовы выезжать, — ответила Оливия. — Повозки со слугами уже поехали вперед. Дамы ждут в карете.

Лайл понятия не имел, о чем она говорит. В уме он перебирал образы минувшей ночи: она, почти голая… он, утративший рассудок. Большая ошибка. Ужасная, огромная, почти роковая ошибка.

Так она и стояла, в одной рубашке, которая была почти расстегнута, с рассыпавшимися по плечам волосами, и размахивала руками, а вместе с ними колыхались другие части ее тела.

Перегрин видел каирских танцовщиц. Даже находясь на публике и будучи полностью одетыми, они двигались так, что наводили на непристойные мысли. На частных приемах они заходили еще дальше, временами оголяя свою грудь и живот или танцуя в одном лишь поясе или повязке с бахромой. Несмотря на то что движения их удивительно гибких тел были полны соблазна, Лайл удерживал голову на плечах.

Оливия стояла перед ним, сердясь и не пытаясь его соблазнять. Строго говоря, одежда закрывала ее тело с головы до ног… а он терял при виде ее рассудок.

Если бы Николс не подошел к двери…

— Который час? — спросил Лайл. И какой день? Он все еще видит сон?

— Половина седьмого, — ответила Оливия.

— Утра?

Она улыбнулась ослепительно и опасно.

— Если мы отправимся сейчас, то к закату приедем в Йорк.

— Отправимся? — спросил Лайл. — Сейчас?

— Мы легко обгоним почтовый дилижанс до Йорка, — сказала Оливия.

— Я спал всего три часа, — возразил он. — Что с тобой такое?

— Я бы хотела как можно скорее приехать в Горвуд, — ответила Оливия. — Чем быстрее мы доедем, тем скорее сможем завершить нашу миссию и тем скорее ты сможешь вернуться в Египет. — Она оглядела его сверху донизу. — Ты, кажется, не готов?

— Разумеется, я не готов!

— Ну что ж, — последовала еще одна ослепительная улыбка, — тогда ты приедешь в Йорк, когда сумеешь.

Она повернулась и ушла.

Лайл стоял в дверях, недоверчиво глядя, как она неторопливо уходит по коридору, покачивая бедрами. Он попятился в комнату и закрыл дверь. Спустя мгновение дверь открылась.

— Я знаю, что это, — пробормотал Лайл. — Это месть.

— Сэр! — С подносом в руках появился Николс. — Я заметил, что леди готовились к отъезду, и подумал, что вы пожелаете выпить кофе.

Йорк, в тот же вечер

Еще мальчишкой Лайл однажды видел, как на закате отправлялся в путь от «Таверны Йорка» на Сент-Хелен-сквер почтовый дилижанс.

Он сомневался, что Оливия видела это сегодня. Возможно, она со своей свитой доехала только до «Георга» на Кони-стрит. Это была большая старинная гостиница, чей причудливый островерхий фасад с необычными фигурами датировался шестнадцатым веком.

Когда Лайл прибыл на место, наступила ночь и почтовая карета давно уехала. За этот день он преодолел больше сотни миль. Он неутомимо мчался вперед, стараясь не думать о прошлой ночи, и по той же причине делал лишь короткие остановки в пути. Сейчас усталость и голод должны были отвлечь его от этих мыслей, только совесть не давала ему покоя.

Лайл устало поднялся по лестнице и прошел по коридору. Где-то вдалеке он услышал чьи-то торопливые шаги.

Оливия появилась из-за угла так быстро и стремительно, что врезалась в него. Слегка пошатнувшись от столкновения, он успел обхватить Оливию руками, чтобы удержать от падения.

— Я знал, что ты станешь по мне скучать, — проговорил Лайл.

Не самые разумные слова, и в свете того, что случилось прошлой ночью, не отпустить ее немедленно — также не самый благоразумный поступок. Но Лайл был прежде всего мужчиной, а уж потом — разумным человеком, и поэтому он поступил так, как поступил бы любой мужчина, когда в его объятиях оказалось бы это кружевное облако женственности.

Оливия была облачена в шелковое платье с огромными дутыми рукавами, украшенное сверху донизу белыми кружевами. При этом она была одета везде, кроме тех мест, которые действительно следовало бы закрыть: плечи молочной белизны и щедро выступающую из-под лифа грудь. Она была теплой и податливой, и на какой-то головокружительный миг Лайл забыл о том, что должен отпустить ее.

Оливия подняла на него томный взгляд синих глаз.

— Я ужасно по тебе скучала, — проговорила она прерывающимся голосом. — Часы тянулись, как целая вечность. Как я вынесла разлуку, не могу сказать, но это истощило последние запасы моих сил.

Оливия обмякла в его объятиях. Лайл сильно устал, и близость пышной женственной плоти превратила его в идиота, заставив ровно на три секунды поверить в то, что она в обмороке.

Потом он все-таки пришел в себя, вспомнив, что это Оливия.

— Я на лошади с самого раннего утра, — сказал он. — У меня затекли руки, как, впрочем, и все остальное, и я могу уронить тебя. Это весьма вероятно.

Оливия выпрямилась и несильно оттолкнула его. Лайл отпустил ее, сделав два шага назад.

— Дело во мне, — спросил он, — или в том, что на тебе слишком мало одежды?

— Это платье для ужина, — ответила Оливия.

— Но ты не на ужине, — возразил он. — Ты как безумная бегаешь по гостинице.