Сдерживаюсь, чтобы не фыркнуть.

— Столько злости в таком юном, таком невинном сердце… Иногда мне кажется, что, хотя она может видеть и двигаться, она страдает из-за своих недостатков больше, чем вы или я. Вам следовало бы с ней поговорить.

Ага, с помощью моего компьютера, воспроизводящего голос Каллас.

— Сказать ей, что ее молодость должна оградить ее от всякой ревности. Леонар ее очень любит…

О’кей, но ведь это с тобой он…

— Он ее уважает.

Ну, эти слова я слышала три тысячи раз. Если парень уважает девушку, значит, он не хочет ее, и точка.

— Вы знаете, что Леонар был знаком с мужем молодой погибшей женщины?

Муж молодой погибшей женщины? Эннекен?

— Он учился с ним на втором курсе в Ницце. По словам Леонара, настоящий мерзавец.

Но, может быть, Леонар был знаком и с Марион? Я хватаю блокнот, пишу «Предупредить Лорье», протягиваю листок перед собой… вслепую и только потом вспоминаю, что Жюстина не может читать. Ее рука натыкается на листок.

— Ах, вы хотите что-то сказать мне! Подождите, я вам дам чашку с песком.

В голове мелькает глупая мысль — лоток для кошки, но тут она ставит мне на колени прямоугольную коробку, наполненную тонким песком.

— Пишите на песке, тогда я смогу прочесть.

Для краткости я пишу «жандармы». Жюстина водит пальцем по буквам.

— Жандармы? Вы действительно думаете, что им это будет интересно? Шапочное знакомство между студентами, еще до женитьбы Эннекена?

Я стираю надпись и пишу: «Точно тот Э.?»

— Думаю, да. Леонар говорит не очень длинными фразами, как вы знаете. Эннекен — не такая уж распространенная фамилия, а Эннекен, занимающийся информатикой… В любом случае, какая тут связь с этими ужасными убийствами?

А почему Леонар решил рассказать тебе об этом? Тем более что ему так трудно говорить.

Она берет коробку с песком. Визит закончен. Я потихоньку продвигаюсь туда, где, по моим расчетам, находится дверь. Бум! Я машинально вытягиваю руку. Смятая простыня. Кровать. Я отъезжаю назад. Бум!

— Боже мой! — безнадежно восклицает Жюстина.

Потом, взяв себя в руки, продолжает:

— Вы недостаточно пользуетесь своим внутренним сонаром, Элиз. Тем, что я называю нашим инфракрасным зрением, позволяющим нам различать в темноте формы. Тепловые массы. Твердые объемы. Надо, чтобы ваш сонар постоянно обшаривал окружающее пространство, и вы увидите, вы у-ви-ди-те!

Она снова начинает считать вслух и везет меня к двери. Оказавшись в коридоре, я веду рукой по стене, чтобы ориентироваться. Вторая дверь направо — моя. Открываю. Наверное, я оставила включенным радио, контр-тенор поет Гайдна.

— Кто… ам? — говорит радио.

Леонар? В моей комнате!

Я действительно ощущаю тепловое излучение этой жестикулирующей массы.

— Ч-то хо-ти-те? — спрашивает он.

Именно этот вопрос я собиралась задать ему. Беседа обещает быть трудной. Блокнот: «Вы знали Эннекена?»

— Да. У-чи-лись.

«А его жену, Марион?»

— Не-ет. Э-лиз… при-нять душ.

Это он изящно намекает, что от меня воняет? У бедняги крыша поехала, или что?

— Вый-ти, по-жа-луй-ста.

Да что он несет? Я поднимаю руку, чтобы возразить, и натыкаюсь на живот. Голый. Волосатый. Я отдергиваю руку, словно засунула ее в муравейник. Живот, со своей стороны, отскакивает назад. Он голый, в моей комнате! Представляю, как Леонар, напевая Гайдна, насилует под душем меня, подвешенную за волосы к карнизу для пластиковой занавески.

— Вый-ти, — повторяет Леонар.

Если ты собираешься зверски овладеть кем-то, то не станешь просить объект своего вожделения уйти. У меня появляются определенные подозрения. Блокнот: «Где мы?»

— Мо-я ком-на-та.

Да, я всю жизнь путала право и лево. Рассыпаюсь в немых извинениях и со всей возможной поспешностью покидаю комнату. Пересекаю коридор. Наконец, моя дверь! Открываю, въезжаю и — бум! Натыкаюсь на две ноги в теннисных туфлях.

Две ноги в теннисных туфлях? С опаской поднимаю руку и ощупываю препятствие, чувствуя, как моя температура падает на несколько градусов. Да, именно так, на высоте моего лица медленно покачиваются ступни, щиколотки, ноги. О, нет! Нет! Я даю задний ход, врезаюсь в дверь. Только бы Летиция не… О, Господи! Коридор. Предупредить Иветт, скорее! Стучусь в ее дверь.

— Я не хочу никого видеть! — кричит нервный голос.

Летиция! Я стучу еще. И еще. Распахиваются две двери.

— Это вы тут шумите? — спрашивает сонная Иветт.

— Элиз, я хочу побыть одна! — кричит Летиция.

Блокнот: «Моя комната, скорее!»

Иветт, готовая к самому худшему, бежит в мою комнату, за ней спешит Летиция в своих ходунках. Крик, вырвавшийся у Иветт, подтверждает мои опасения. Открываются еще две двери.

— Что случилось? — с тревогой спрашивает Жюстина.

Летиция тоже кричит.

— Летиция? — восклицает Жюстина. — Что происходит?

— Магали! Магали! — повторяет Летиция, как автомат, а Иветт командует:

— Помогите мне, держите ее за ноги, надо перерезать веревку!

— Но я не могу! — говорит Летиция. — У меня не хватит сил.

Иветт хватается за мое кресло и подвозит меня под теннисные туфли. Я вздрагиваю от отвращения, но выбора у меня нет. Я слышу, как она подтаскивает стул, забирается на него и командует:

— Жюстина, зовите кого-нибудь, скорее! Леонар, передайте мне эти ножницы!

Леонар задевает меня, чувствую махровую ткань. Летиция издает тихие нечленораздельные звуки, что-то между всхлипываниями и криком. Теннисные туфли задевают мое лицо, запах кожи и земли. Что-то дергается, потом сверху на меня падает тяжесть, у меня перехватывает дыхание. Пытаюсь поддержать тело здоровой рукой, мне помогает Леонар, я чувствую запах его одеколона. Нащупываю волосы, лицо, мне сводит руку, но я заставляю себя провести ею по этому лицу. Широко раскрытые глаза. Странное впечатление от ресниц, щекочущих мою ладонь — все это похоже на дурной сон. Я провожу пальцами по переносице, по холодным мягким губам, по высунутому влажному языку… внезапный позыв к рвоте… я спускаюсь ниже, ищу сонную артерию. Ничего. Запыхавшаяся Иветт:

— Ну?

Она бьет по щекам, трясет безжизненное тело, повторяя: «Дыши, Бога ради, дыши!». Я не шевелюсь, я застыла, все звуки и запахи приобрели невероятную остроту. Магали лежит на моих коленях, как большая неподвижная кукла. Я знаю, что она мертва. От нее больше не исходит тепло, река жизни больше не течет под ее кожей. Теперь это всего лишь масса твердых частиц, как стул или мое кресло.