Преподобный Кирилл обладал особым даром духовного исправления. Достаточно было одного его слова, чтобы изменить дурное намерение инока. Некий брат, по имени Феодор, жил далеко от Кирилло-Белозерского монастыря, но много слышал о святом Кирилле. Он пришел в обитель и упросил святого принять его. Некоторое время Феодор трудился вместе с братией, а потом вдруг возненавидел игумена. И насколько прежде он почитал святого Кирилла, настолько же теперь стал его ненавидеть, так что не мог ни видеть, ни слышать его. В своей ненависти он покаялся старцу Игнатию. Тот выслушал его и посоветовал терпеть и не уходить из обители. Прошел год, а ненависть продолжала мучить Феодора. Тогда он пошел к преподобному, чтобы исповедовать свой грех. Но когда он пришел в келью святого, то устыдился его святых седин и хотел уйти, не сказав, зачем приходил.

Прозорливый старец удержал брата и сам стал рассказывать ему, с какими мыслями тот к нему шел. Феодор, «исполнившись срама и стыда», просил прощения у игумена. Святой Кирилл, утешая его, сказал: «Не огорчайся, брат Феодор! Ведь все ошиблись во мне, один лишь ты был прав и понял, что я грешник. Ибо кто же я такой, как не грешный человек и непотребный?» (Прохоров. С. 95). Брат еще больше стал сокрушаться, что напрасно ненавидел его. Преподобный Кирилл, видя его истинное покаяние, отпустил его и сказал: «Иди, брат, с миром в свою келью. Больше не придет на тебя такая напасть». С той поры Феодор обрел великую веру в святого. Соблюдая все монашеские заповеди, он подвизался в обители преподобного до конца своих дней.

Несмотря на то, что устав каждого монастыря требовал от монахов послушания своему настоятелю, отношения каждого конкретного игумена с монахами своей обители могли складываться по-разному. В Саввино-Сторожевском монастыре случилось так, что иноки написали великому князю Иоанну Васильевичу ложный донос на своего игумена — старца Дионисия. Государь повелел настоятелю и монахам явиться к нему лично. Всю ночь накануне игумен не спал, скорбя о поступке братии и страшась незаслуженного наказания.

На какое-то время он забылся в тонком сне, и ему явился сам основатель обители — преподобный Савва Сторожевский. Святой ободрил игумена: «Что скорбишь, брат? Иди скорей и отвечай с дерзновением, нисколько не сомневаясь. Господь будет с тобой, помогая тебе». В ту же ночь зачинщики смуты тоже видели во сне грозного игумена Савву, который сказал им: «Для того ли вы оставили мир, чтобы в роптании совершить подвиг вашего монашества? Вы ропщете, а игумен о вас со слезами молится. Что одолеет: ваше ли роптание или отца вашего молитва? Знайте и то, дети, что в сердцах ропщущих нет ни смирения, ни благословения Божьего» (ВМЧ. Декабрь. Дни 1–5. Стб. 76). Когда игумен с братией пришли на государев суд, то монахи были так растеряны, что не смогли ничего сказать, а настоятель Дионисий был оправдан и с честью вернулся в монастырь.

Особенная любовь к братии и постоянная забота о спасении души каждого инока отличала преподобного Евфросина Псковского. Однажды в монастырь преподобного пришел инок Конон. Он захотел остаться в монастыре и предложил святому Евфросину свое серебро в качестве вклада. Но преподобный не принимал вкладов, потому что впоследствии вкладчики начинали считать себя свободными от всяких монастырских обязанностей: не ходили в церковь, на послушания, говоря: «Я свое ем и пью». Также и в этот раз преподобный Евфросин не хотел принимать вклад, но Конон настаивал. Тогда преподобный сказал ему: «Брат, если хочешь дать нам серебро от своей милости ради Бога, то иди в церковь и положи его перед алтарем. Раз Богу принес, Ему и дай, а не нам» (ПДПИ. Т. 173. С. 49).

Конон так и сделал, но преподобный, проницательно заметя неустойчивость характера нового инока, повелел эконому деньги не тратить и сохранить это серебро все до копейки. Давая вклад в монастырь, Конон, видимо, надеялся на какой-то почет или особые условия своего пребывания в обители. Но у преподобного Евфросина все иноки были равны, и вскоре Конон возненавидел преподобного. В один из дней он подошел к нему и сказал: «Отныне, отче, не заботься обо мне, потому что больше не хочу жить у тебя. Отдай мое серебро, и пойду, куда сам захочу».

Преподобному не нужно было серебро инока, и он сразу же отдал бы его, но понимал, что Конон погубит себя. И потому отказал ему: «Ты же знаешь, брат, что ты Богу отдал, у Него проси и возьми серебро свое. Меня же не беспокой, потому что я никогда не брал твое серебро у тебя» (Там же. С. 50). Конон изменился в лице и, задохнувшись от ярости, ничего не сказал. Молча он ушел в свою келью, но отныне все его мысли были заняты только одним — как бы отомстить преподобному.

Однажды святой пошел во «внутреннюю пустыню» (уединенное место за несколько поприщ от монастыря), где имел обыкновение молиться. Заметив это, Конон решил, что наступил его час. Спрятав топор под мантию, он быстро пошел за святым. Догнав его в лесу, он преградил ему дорогу. Схватив за котыгу (свитку), он занес топор над головой преподобного Евфросина. Но поскольку все в нем клокотало от ярости и гнева, он решил поглумиться над преподобным: «Эта голова твоя, монах-лихоимец, сейчас запросто отнята будет, и душу твою извлеку из тебя, а место это станет твоим гробом. Скажи ты мне, окаянный, отдашь ли мое серебро?»

Преподобный попытался успокоить разгневанного монаха: «Укротись, брат, Бога ради, оставь ярость и гнев. Цело твое серебро лежит, с тех пор, как отдал его нам, и скоро возвращу его в твои руки. Помнишь ли, что сразу, видя тебя, не хотел я брать серебра твоего? Более того, не говорил ли я тебе: если хочешь, оставайся здесь без серебра, терпя с нами (трудности монашеского жития. — Е.Р.) Бога ради? Пойдем сейчас вместе в монастырь с любовью, но будь осторожен, чтобы из братии никто не узнал о крамоле, бывшей между нами в этой пустыни» (Там же. С. 51–52).

Вернувшись в монастырь, святой сразу, даже не заходя в свою келью, позвал эконома и велел отдать деньги Конону. Тот, поклонившись святому, покинул обитель. Некоторое время он жил в другом монастыре, но здесь его посетил тяжкий недуг: он ослеп. И тогда Конон понял, что болезнь эта — наказание за тяжкое оскорбление, нанесенное святому. Он вернулся в монастырь преподобного и, припав к ногам Евфросина, раскаялся в содеянном и пообещал отныне безысходно жить в его обители в полном послушании.

Преподобный Евфросин с радостью принял его и сказал: «Бог да простит тебя, брат. С этого дня оставайся с нами смиренными, как и сам хочешь, потому что я всегда хотел спасения для твоей души». Преподобный достиг главного: дав человеку увидеть меру его падения, он отвратил его от погибельного пути. Так тихо и разумно, хотя и с риском для жизни, святой разрешил этот конфликт. По словам биографа святого, он и на других, буйных сердцем людей, оказывал умиротворяющее воздействие одним своим внешним видом: «Мысль их сокрушалась и буйство сердца таяло, как воск».

Остальная же братия монастыря очень любила своего настоятеля и слушалась его беспрекословно. Однажды преподобный заблудился «во внутренней пустыни» и сутки не мог найти дорогу в обитель. День близился к концу, а святой все не возвращался. Все иноки после вечерни разошлись по лесу в поисках преподобного. Вернулись уже за полночь, но так и не нашли его. После заутрени они опять искали своего настоятеля. Когда к вечеру преподобный вернулся в обитель, он увидел, что все монахи собрались вместе и озабоченно обсуждали, что предпринять. Настоятеля встретили упреками: «Почему, отче, многую печаль сотворил нам вчера днем и сегодня ночью?» (ПДПИ. Т. 173. С. 306). Но Евфросин не обиделся на эти вопросы, потому что в словах своих монахов он услышал пережитую тревогу и искреннее беспокойство, сменившееся настоящей радостью.