В примерах критики «Путешествия в Египет», так же как и книг Люсьена и Натана, отзыв не имеет отношения к книге, но зато имеет отношение к автору. Именно репутация автора, то есть его место в литературной картине, определяет ценность книги. Лусто вполне убедительно показывает Люсьену, что бывают даже случаи, когда значение имеет только издатель: «Тебе надо написать статью не против Натана, но против Дориа; значит, требуется таран. Для хорошей книги таран безвреден, дурную книгу он пробьет до самой сердцевины; в первом случае он бьет только по издателю; во втором оказывает услугу публике».

Заметим, что место автора в литературе может быть весьма непостоянно и ценность книги будет меняться с каждой сменой положения автора. И Люсьен на себе ощущает, как это происходит: как только Дориа прочел его статью о Натане, он без малейших проволочек соглашается купить его сонеты и даже сам приезжает к Люсьену, чтобы заключить с ним мир:

«Он вынул из кармана элегантный бумажник, достал три банковых билета в тысячу франков каждый, положил их на тарелку и с церемонным поклоном поднес Люсьену, сказав:

– Вы довольны?

– Да, – сказал поэт, преисполнившись неизъяснимого блаженства при виде столь баснословной суммы.

Люсьен овладел собою, но он готов был петь, прыгать, он поверил в волшебную лампу чародеев, короче, он поверил в свой гений.

– Итак, “Маргаритки”, само собою, мои, – сказал издатель, – но вы не станете нападать на мои издания?

– “Маргаритки” ваши, но я не могу продать мое перо, оно принадлежит моим друзьям так же, как их перья принадлежат мне.

– Но ведь теперь вы мой автор. Мои авторы – мои друзья. Вы не пожелаете вредить моим делам. Готовясь на меня напасть, вы поставите меня в известность, чтобы я мог предотвратить неприятность.

– Согласен.

– За вашу славу! – сказал Дориа, поднимая бокал.

– Я вижу, что вы прочли “Маргаритки”, – сказал Люсьен».

Дориа нисколько не обескуражен этим намеком на то, что сонетов он не читал; для него важны не они, а то, что их автор изменился:

«– Друг мой, купить “Маргаритки”, не ознакомившись с ними, самая лучшая лесть, какую только может себе позволить издатель. Через полгода вы будете великим поэтом; появятся ваши статьи, вас станут бояться; мне не придется хлопотать, чтобы продать вашу книгу. Нынче не я изменился, а вы. Я все тот же коммерсант, как и четыре дня назад; на прошлой неделе ваши сонеты были для меня не более чем листы капусты; нынче, благодаря вашему положению, они обратились в “Мессенские элегии”.

– Отлично, – сказал Люсьен, чувствуя себя султаном, обладателем красивой одалиски, баловнем успеха; он вновь обрел насмешливость и пленительное безрассудство. – Но если вы не читали моих сонетов, вы прочли мою статью?

– Да, мой друг, иначе я не явился бы так поспешно! К несчастью, она чересчур хороша, ваша ужасная статья».

Но Люсьен распрощался еще не со всеми иллюзиями. Вечером того же дня, когда статья была опубликована, Лусто рассказывает ему, что встретил Натана, тот в отчаянии, и, поскольку слишком опасно наживать себе врага, Лусто советует «окропить его похвалами». Люсьен удивляется, что ему предлагают писать хвалебную статью о книге, которую он только что критиковал, – это снова вызывает веселый смех у его друзей. Люсьен узнает, что один из них позаботился о том, чтобы его статья была подписана лишь первой буквой его фамилии – «Ш.», это трудно разгадать. И теперь ничто не мешает Люсьену опубликовать в другом журнале другую статью, подписав ее буквой «Л.».

Однако Люсьену нечего добавить к своему уже высказанному мнению. И теперь еще одному приятелю, Блонде, приходится, как до того Лусто, просветить Люсьена, объяснив ему, что «в литературе каждое слово имеет изнанку, и никто не может сказать, что именно есть изнанка. В области мысли все двусторонне. Мысль двойственна. Янус – мифологический образ, олицетворяющий критику, и вместе с тем символ гения». Блонде предлагает Люсьену в новой статье раскритиковать модную точку зрения, которая разделяет литературу идей и литературу образов, хотя настоящее мастерство писателя состоит в соединении первого и второго.

А для ровного счета Блонде советует Люсьену не ограничиваться двумя статьями, подписанными Ш. и Л., а написать еще и третью, автора на этот раз указать полностью – «де Рюбампре», и в ней примирить предыдущих «критиков», доказывая, что ожесточенные дискуссии, вызванные книгой Натана, свидетельствуют о ее важности.

* * *

В этой сцене из романа Бальзака карикатурно изображается то, что я назвал виртуальной библиотекой. В интеллектуальном микрокосме, который здесь показан, имеет значение лишь социальное положение действующих лиц. Сами книги проплывают на фоне жалкими тенями и никак не участвуют в действии; никто, ни критик, ни издатель, не берет на себя труда прочесть их, прежде чем давать им оценку. Они выходят из игры, их заменяют промежуточные объекты, которые, в свою очередь, определяются вечно меняющимся раскладом социальных и психологических сил.

Как и в игре «уничижение» в романе Лоджа, главным элементом в организации этого пространства остается стыд, но здесь его функция авторской иронией сменяется на противоположную. Стыдно теперь не тому, кто не читал книгу, а тому, кто читал: само это занятие становится позорным, читать поручено даме полусвета. И по-прежнему именно вокруг чувства стыда строится пространство, которое выглядит местом забавной игры, но за этой видимостью скрывается сильное психологическое напряжение.

У Бальзака, как и у Лоджа, ставкой в игре является власть, положение. Зависимость оценки, которую получает произведение, от положения автора весьма наглядна – здесь положение напрямую определяет литературную ценность. Хвалебные отзывы критики улучшают положение автора, а оно соответственно гарантирует похвалы и даже, как в случае с сонетами Люсьена, делает его произведения прекрасными.

В определенном смысле мир, описанный Бальзаком, противоположен миру Лоджа. В среде университетских профессоров не читать запрещено, это табу – так что человек, осмелившийся доказывать свое не-чтение, выдворяется из их культурного пространства, а у Бальзака это табу нарушают все, не читать становится правилом, и, наоборот, в конце концов устанавливается нечто вроде табу на чтение, которое видится почти унизительным занятием.

Тут нарушаются два закона. С одной стороны, в этом мире допустимо и даже похвально говорить о книгах, которых человек не открывал, и, когда Люсьен этому удивляется, его осмеивают. Но по сути, это перестает быть нарушением, потому что в мире героев Бальзака уже никто не читает книг и только появление в их кругу нового человека, не знакомого с обычаями журналистов, заставляет их упомянуть о том, что книгу можно и прочесть, хотя эта гипотеза сразу же отметается.

К первому нарушению добавляется второе, связанное с возможностью высказывать любое мнение о книге. По сути, второе – то же, что и первое: раз ни к чему открывать книгу, чтобы о ней высказаться, следовательно, любое мнение возможно и доказуемо, и книга становится просто предлогом, а тем самым практически перестает существовать.