– Вижу, у вас не первое пулевое ранение, – Алеш потрогал кончиками пальцев розовый шрам на груди Донцова. – Вас уже пытались подстрелить.

– И еще попытаются, – сказал Донцов.

Алеш отошел в угол кабинета и долго возился у рукомойника, натирая руки мылом и спиртом. Эмма надела халат, она должна помогать мужу во время операции. Алеш натянул резиновые перчатки, вытащил из прозрачного шкафчика упаковку новокаина, распечатал ее.

– Что вы хотите сделать? – приподнял голову Донцов.

– Местную анестезию, – Алеш вытащил ампулу. – Я обколю рану новокаином. У вас нет аллергии на новокаин?

– Не трудитесь, – сказал Донцов. – Не надо обкалывать рану. На меня наркоз не действует. Ни новокаин, ни эфир, ни веселящий газ. У меня переветиновая блокада. Знаете, что это такое?

– Слышал, – кивнул Алеш. – Вы это серьезно?

– Разумеется, – Донцов жмурился от яркого света.

Алеш вернулся к шкафчику, положил упаковку с новокаином на место. Переветиновая блокада, надо же… Вот, оказывается, с кем он имеет дело. До сегодняшнего вечера аптекарь считал, что бывший любовник жены просто крупный жулик или аферист. Оказалось, он другого поля ягода. Алеш опытный врач, он выписывает целую кучу медицинских журналов и, разумеется, кое-что читал об этой штуке, о переветиновой блокаде. Но не до конца верил в реальность ее существования. В специализированных изданиях писали, что такой препарат был разработан русскими в секретных химических лабораториях чуть не сорок лет назад.

Переветиновую блокаду не делают, кому попало. Препарат используют разведывательные или диверсионные службы в своих целях. Достаточно один раз в жизни внутривенно ввести эту штуку человеку, и никакие психотропные препараты, не будут действовать по гроб жизни. Если шпиона во время допроса накачают транквилизаторами или введут ему в кровь «сыворотку искренности», эффект окажется нулевым.

Алкоголь будет действовать, но слабо. От выпитой поллитровки испытаешь кайф, как от маленькой рюмашки. При тяжелой полосной операции «заблокированному» человеку могут дать наркоз только русские военные медики, например, из ГРУ. Но химический состав наркоза, механизм его действия, тоже тщательно засекретили. Алеш склонился над раненым. Поверх очков с интересом заглянул в голубые глаза Донцова.

– Вам будет больно, – сказал Алеш. – Очень больно.

– Потерплю.

– Я знаю, кому делают переветиновую блокаду, – сказал Алеш. – И для чего ее делают. Но, ответьте, если вас станут допрашивать не с помощью психотропной дряни, а другими методами… При помощи клещей, ножовки и плетки из сыромятной кожи. Такую боль не способен выдержать даже человек, сделанный из железа.

– Я сделаю так, что скончаюсь ангельской смертью, – ответил Донцов. – От кровоизлияния в мозг. И допрашивать некого будет.

– Вопросов больше нет, – Алеш сердито глянул на Колчина, подпиравшего спиной дверной косяк. – А вы немедленно выйдите в коридор. Здесь операционная, а не паноптикум. Колчин безмолвно кивнул, повернулся и плотно закрыл за собой дверь. В коридоре не на что было сесть. Но Колчин и не смог бы сидеть. Чтобы чем-то занять себя, он принялся бродить от стены к стене.

Алеш обмотал бинтом свернутый вдвое короткий обрезок пластикового катетера. Велел Донцову открыть рот, сунул катетер между верхней и нижней челюстью.

– Теперь закройте рот, – сказал Алеш. – Иначе во время операции вы сломаете себе зубы или откусите язык. И не дергайте рукой. Пальцами держитесь за край стола.

Алеш обмакнул марлевый тампон в склянку со спиртом, наклонился над простреленной рукой, начал обрабатывать рану. Донцов вцепился пальцами в край стола, сжал зубами пластиковый катетер. Перед глазами расплылись черные круги, острая боль, словно разряд электротока проколола плечо, правую сторону груди, достала до бедра. Алеш взял скальпель и сделал первые глубокие надрезы, вдоль и поперек входного пулевого отверстия.

Кровь побежала по металлическим желобкам секционного стола. Эмма наклонилась над Донцовым, промокнула рану тампоном. Специальным инструментом, напоминающим большие щипцы, раздвинула кожу и мышечные волокна.

Не находивший себе места Колчин слонялся по коридорчику, словно зверь по тесной клетке. Он не услышал ни стонов, ни криков, ни голоса Донцова. Сначала были слышны какие-то странные шумы, будто в металлический тазик бросали железяки. Время о времени сюда доносились тихие неразборчивые команды Алеша, которые он отдавал помогавшей ему жене. Потом и эти звуки прекратились.

Операция закончилась через полчаса. Донцов с ввалившимися глазами, лицом цвета табачного пепла вышел из операционной на своих ногах. Правая рука, забинтованная по локоть, висела на перевязи. Следом появился Алеш, он уже стянул перчатки, белый халат и маску.

– Слушайте, я обещаю, что ваш секрет останется между нами, – сказал Алеш. – Возможно, я много знаю, но… Но вы пообещайте, что у меня не будет неприятностей.

– Разумеется, – кивнул Донцов. – Обещаю. Только нам придется злоупотребить вашим гостеприимством. Пожить у вас два-три дня.

– Живите, – сказал Алеш.

Донцов долгов вздыхал на кожаном диване в кабинете врача. Колчин устроился здесь же, на полу, и мгновенно заснул.

Не спалось только Алешу. Он лежал на широкой кровати в спальне, ворочался, таращился в черный потолок. Алеш прислушивался к дыханию молодой жены. Казалось, Эмма спала. Впрочем, все женщины притворяются убедительно. События сегодняшнего вечера взбудоражили аптекаря, подняли со дня души темную поганую муть. Медленно ползли светящиеся стрелки настенных часов. Алеш думал свои невеселые мысли, понимая, что еще долго не заснет.

– Ты спишь? – спросил он жену.

– Сплю, – ответила Эмма. – И ты спи.

Алеш помнил свою жену еще ребенком, бедной, плохо одетой девочкой с короткой стрижкой светлых волос. Семья Эммы, ее мать и отчим, жили на углу, через дорогу. Мать работала в прачечной, отчим нигде не работал. Он целыми днями торчал дома, пялился в экран телевизора и пропивал зарплату жены. С четырнадцати лет Эммы бросила школу, потому что надо было помогать матери в прачечной, а отчиму все время не хватало денег на спиртное.

Потом мать Эммы тяжело заболела, девочка приходила в его аптеку, покупала лекарства. Когда мать умерла, воспитанием падчерицы занялся отчим, который с удовольствием бы вытряхнул ее из дома. Но Эмма отдавала ему все деньги, что приносила из прачечной. Других средств к существованию этот паразит не имел. Все шло к тому, что отчим принудит Эму к сожительству, продаст в подпольный публичный дом или сотворит другую подлость. От этого грязного ублюдка ничего другого жать не приходится.

Когда Эмме исполнилось семнадцать лет, Алеш дал ей работу в аптеке, настояв на том, чтобы девочка ушла из дома отчима и сняла себе комнату. На первую свою зарплату, полученную от Алеша, Эмма купила пять кило апельсинов. Подумать только, девочка выросла в цивилизованной европейской стране, но никогда не пробовала апельсинов. Эмма работала в аптеке четыре года, она выбралась из беспросветной нищеты, стала покупать себе модные туфли и платья. Когда Алеш похоронил жену, он решил жениться на Эмме.