― Хотя многие говорят, что эти изгнанники в действительности шайка предателей, которые хотели зла Флоренции и поэтому подняли оружие против своей родины, ― произнес он серьезно. По его тону было видно, что он собирается пересказать официальную точку зрения.

Кьяккерино старался угодить всем, и Данте со смесью грусти и негодования подумал, что именно страх заставляет флорентийцев скрывать свои мысли и чувства. Они словно вынуждены быть лицемерами, они думали и говорили то, что обеспечивало им безопасность.

― Не всегда все так очевидно, Кьяккерино, ― произнес Данте, с болью вспомнив слова Цицерона о том, что ничто не распространяется так быстро и с таким успехом, как клевета. ― Также есть те, кто уверен, что ни один человек не может быть так глуп, чтобы желать войны вместо мира, потому что во время мира дети хоронят своих отцов, это естественно… Но во время войны, ― грустно заключил он, ― отцы хоронят своих сыновей…

― Какие прекрасные слова, ― произнес Кьяккерино взволнованно. ― Это сказал тот же Ориосто Тель?

― Нет, ― ответил Данте с легкой улыбкой. Он боялся, что такой собеседник, как этот, мог услышать в его словах скрытый призыв к мятежу, и поэтому решил занять безопасную позицию. ― В любом случае, я тоже мало понимаю в политике… только в душе переживаю происходящее, как все, страдаю в своем собственном аду, ― продолжил он, не слишком думая о своих словах.

― Вы из Болоньи? Правда? ― спросил Кьяккерино, который, как показалось на мгновение, понял свою бестактность и постарался исправить положение. ― Простите мне мою наглость.

― Да, ― еще раз лаконично ответил Данте без особого желания углубляться в эту тему. ― Ведь ты ждал, что я так отвечу, ― добавил он с улыбкой.

Слуга изобразил легкий смешок, хотя теперь он воздержался от комментариев, снова испугавшись потерять работу.

― Ну, об аде мы во Флоренции кое-что знаем, именно так, ― промолвил Кьяккерино с потерянной улыбкой, без особой страсти, лениво взбивая одеяло.

Но для Данте эти слова предполагали смысл, который его собеседник, возможно, в них не вкладывал. Упоминание об аде вернуло его к современным событиям во Флоренции. Сильное томление Кьяккерино свидетельствовало о том, что в нем скоро откроется новое хранилище информации.

― Что ты имеешь в виду? ― внезапно спросил Данте с таким воодушевлением, что оно передалось Кьяккерино.

Тот снова прервал свою работу, чтобы вернуться к более приятному делу.

― Хорошо… ― сказал он испуганно. ― Вы говорили о собственном аде и…

― Я знаю, о чем говорил, ― перебил Данте, желая скрыть свое раздражение, ― но ты говорил об аде во Флоренции.

― Да, ― пробормотал слуга, который смотрел на гостя пораженно и с видом, свидетельствовавшим, что он будет говорить о том, в чем мало разбирается. ― Хорошо… я имею в виду то, что произошло, когда…

В этот важный момент в дверь трижды постучали, громко и сильно, так что оба собеседника подскочили на месте, а старый слуга тут же замолчал.

Дверь открылась, и в комнату с уверенным и суровым видом заглянул мужчина. Он пристально посмотрел на Данте и с уважением поклонился, учтиво обратившись к нему:

― Простите меня, мессер Бенедетто.

Данте странно было слышать свое фальшивое имя, он еще не привык к нему. Поэт решил, что этот новый посетитель тоже слуга, но занимающий более высокое положение, чем Кьяккерино. Последний внезапно начал яростно выбивать одеяло. Потом тот, который только что появился, направился к старому слуге.

― Так вот где ты спрятался, чертов Кьяккерино! Как ты смеешь надоедать гостям графа? Оставь в покое эту палку, пока я не сломал ее об твою поясницу, займись своими прямыми обязанностями!

Данте понял, что заставило слугу бездельничать в его комнате и почему он так просил разрешения остаться здесь. Кьяккерино был старым, закаленным в тысяче столкновений слугой и, без сомнения, приобрел своеобразную привычку избегать более сложных заданий, пряча свои больные кости где-нибудь подальше. Взглянув на него, поэт заметил страх в близоруких глазах Кьяккерино и, чувствуя к нему симпатию и желая послушать остальные его измышления, поэт решил протянуть ему руку помощи.

― Прости, ― вмешался он, обращаясь к вошедшему. ― Это моя вина, а не Кьяккерино. Я задержал его, заставив слушать мою болтовню. Все в порядке, ты можешь идти.

― Но… ― слабо попытался протестовать тот.

― Спасибо, ― резко перебил его Данте с видимым нетерпением. ― Ты можешь идти.

Вошедший отвесил новый поклон, демонстрируя уважение и подчинение. Но взгляд, который он бросил на старика, свидетельствовал, что он не слишком доволен и что, несомненно, найдет подходящий момент, чтобы поговорить с Кьяккерино. Несмотря на это, слуга казался искренне благодарным и смиренно согласным на то, чтобы получить любое наказание за свое поведение.

― Благодарю вас, мессер, ― произнес он. ― Возможно, мне стоит уйти. Несомненно, я вам надоел. Я глупый и скучный старик… я слишком стар, чтобы когда-нибудь измениться к лучшему.

― Вовсе нет, ― ответил Данте с успокаивающей улыбкой. ― Ты не уйдешь, пока не расскажешь мне об этом аде.

Слуга выглядел довольным: в его возрасте и с его опытом уже не нужно притворяться виноватым, если кто-то действительно готов слушать одну из его историй.

― Тогда я расскажу вам о странном и ужасном происшествии, которое произошло во Флоренции несколько лет назад, ― таинственно начал он; эти слова не предвещали ничего хорошего, потому что события, которые привели его во Флоренцию, не имели такой давней истории. ― В день календимаджо, больше десяти лет назад. Нам, флорентийцам, нравится проводить его празднично, с играми, танцами по всему городу, вам следует это увидеть. Каждый делает то, что знает и умеет лучше всего, чтобы быть впереди остальных. Те, кто из сестьера Сан Фредьяно, с давних пор отвечают за игры, каждый раз новые и необычные. И в том году они, конечно, отличились.

Данте был уверен, что эта история не имеет ничего общего с теми событиями, которые по-настоящему интересовали его. Несмотря на это, он был спокоен и не перебивал старика. Даже тогда, когда Кьяккерино остановился, чтобы отдышаться.

― Им поручили развесить на всех углах города торжественное уведомление о том, что те, кто хотел бы получить новости с того света, должны быть в этот день на мосту Каррайа и вокруг него, ― продолжал Кьяккерино. ― Они разместили в Арно большие барки и плоты, украшенные так, что они были похожи на исчадия ада! Это и вправду было нечто жуткое, с огнями и разными мучениями. Там были люди, переодетые демонами, жуткого вида, которые визжали и лаяли по-собачьи, и бедные души, испытывающие жуткие мучения. Было действительно страшно слышать в дыму ужасающие крики и шум непогоды; я не знаю, как они это сделали, но это было поразительно. Так здорово было сделано, что слух об этом распространился повсюду, и очень многие пришли посмотреть представление. Те, кто, как и я, пришли поздно, стояли около моста по берегам реки, потому что мост был полон людей. И мы возблагодарили Господа за это. Потому что мост был деревянным, он не смог выдержать такой вес и с жутким грохотом рухнул в воду со всеми, кто стоял на нем. Очень многие утонули! ― взволнованно сказал он. ― Все плакали и кричали, потому что им казалось, что среди мертвых могли быть их дети, родители, друзья, сами понимаете…