Буйство костра, незримый танец раскаленного пламени не только в кругу дров, грамотно разложенных «шалашиком», но и везде: во взмахе небрежной руки ведьмы, в глазах людей, сидящих у костра, в плещущемся в кубке вине, в раздробленном, разбитом на осколки сознании…

Все расширяющийся и расширяющийся круг возле огня, в который входили и маги, и воины, и стражники, и знать, и всем было плевать, кто тот человек, с которым ты пьешь за здоровье короля. Люди, люди, люди – уже не круг, а толпа, словно пойманная в какую-то паутину, сплетенную безумной ведьмой у полыхающего безо всяких дров костра…

Яростный, страстный, дерзкий взгляд янтарных, в свете пламени полыхающих чистым золотом глаз, в которых ВСЕ. Ответы на все вопросы; последний довод разума перед свистом выхваченной шпаги; гневный огонь, расцветающий под ногами привязанных к столбу ведьм; шепот древних времен, когда не было еще ни людей, ни вражды, ни любви – лишь бесконечное всеведение, и трепет шелковых знамен в руках отчаявшихся королей…

Чья была гитара, откуда она вообще взялась посреди чисто мужского общества, занимающегося грязной работой войны? Никто не знал, но никому и дела до этого не было. Особенно когда струны запели под тонкими, нервными, унизанными серебряными кольцами пальцами Лойнны, а ее голос вплелся в причудливую древнюю мелодию седьмой струной…

От ярости ливня плащи не сокроют,

От солнца лучей не спастись под ольхой,

Но воины Жизни не жаждут покоя,

Одна лишь дорога у них – вечный бой.

Идут по хрустальным тропам мирозданья,

Бредут волонтерами вечной войны.

Путь жизни один лишь, одно лишь призванье —

Сражаться со смертью по слову Судьбы.

Из стали клинки их, из стали их души.

Для них не отлична вода от вина.

Они бесконечно сему миру служат,

Страданья и боль выпивая до дна.

Не зная рассвета, не видя заката,

Идут беззаветно тропою войны.

Не знают тоски и не слышат звон злата,

Воюют со Смертью. Они так должны.

…И бесконечное, необъяснимое чувство ПРИЧАСТНОСТИ, захлестнувшее душу каждого, кто стоял в отблесках огромного полыхающего костра и слышал хоть слово из этой старой, известной каждому, но получившей в ее устах второе бессмертие воинской песни…

Райдас впервые в жизни понял, как люди сходят с ума, какое нечеловеческое напряжение может обрушиться на неподготовленную человеческую душу и насколько всесильной может быть женщина, не умеющая даже сжать в руках шпагу…

Дьявол, да как же можно было так упиться одним кубком вина?!

Вернулась она никакая…

Безучастно сбросила легко стукнувшие об пол сапоги, с шелестом накинула плащ на спинку стула и осторожно, опираясь о стену, добралась до кресла.

Церхад, заслышав шум, оторвался от каких-то своих расчетов, поднял голову и коротко, зло выругался. Уж ему-то хватало одного взгляда, чтобы понять, что с ней такое.

– Сумасшедшая! Чем ты думала, скажи мне, пожалуйста! Тоже мне, самопожертвование во славу его величества! – гневным шепотом выговаривал он, торопливо подхватывая Лойнну на руки и перенося на кровать.

Чародейка не отвечала, молча склонив голову на его плечо. Сил в ней оставалось ровно на сохранение сознания – не больше. Укатали ведьму крутые горки…

– Лойлинне! – Церхад осторожно тряхнул ее за плечи, с тревогой наблюдая за нефокусирующимся взглядом золотисто-коричневых глаз. – Ты меня вообще слышишь?

Она медленно кивнула, закрыв глаза.

«Да, слышу», – бесплотным шепотом прошуршало в его сознании. На телепатическую связь энергии тратилось куда меньше, чем на обычный разговор.

– Ох, глупая ты моя, ну на кой черт надо было так…

Церхад осторожно коснулся пальцами растрепавшихся волос, погладил ее по плечу. Аура Лойнны пугливо сжималась от любого постороннего звука, от обрывков доносящихся с улицы разговоров, от тревожного трепыхания огонька на полуоплавленной свечке. Она и сама казалась бессильно затухающей свечой. Эх, если бы только он умел делиться энергией! Хоть магической, хоть жизненной – без разницы. Такой профессионал, как она, легко превратил бы одну в другую при необходимости.

«Не говори глупостей, хороший мой, – тихо коснулась его мыслью ведьма. – Опуститься до уровня обычного биовампира? Никогда!»

– Ну неужели вот так лучше?! – Неприкрытая горечь резанула слух.

«Не бойся за меня, Церхад. Это пройдет, ты же знаешь. Само по себе и даже довольно скоро. Просто я слегка перестаралась там, у костра, народу слишком много было».

– «Слегка перестаралась»?! – с сарказмом отозвался маг. – Да кому ты это говоришь?! Еще три минуты этого «слегка», и тебя не спас бы и полный магический вакуум!

Лойнна лежала абсолютно неподвижно, с закрытыми глазами и в заведомо неудобной позе. Если бы не бесплотный голос в его сознании, Церхад решил бы, что она крепко спит или в обмороке.

Кстати о вакууме. Маг осторожно поднялся с края постели и набросил на их жилище купол звуконепроницаемости. Теперь ни туда, ни оттуда не проникало ни единого звука. Нечего этим воякам лишний раз трепать ей нервы своими воплями.

«Но ведь этих трех минут не было, – тихо возразила ведьма. – Потому что я отлично знаю, что побеждает не тот, кто обладает бесконечной необузданной силой, а тот, кто точно знает, где его предел и что он сможет, а чего – уже нет. Мне мои силы ведомы очень хорошо…»

– Ага, то-то, я смотрю, ты сюда вернулась бодрая, как огурчик! – съязвил Церхад и, спохватившись, тут же добавил: – Извини, Лойлинне…

Ведьма тяжело вздохнула.

«Да нет, ты прав. Сама виновата, я же знала, на что иду. Все в мире имеет свою цену, Церхад. И, если я готова ее платить, значит, считаю товар достойным».

– В мире нет товара, достойного твоей боли, – жестко возразил маг.

Лойнна не ответила. Может, не нашла слов, может, устала от бессмысленного спора или просто заснула…

Молча просидев несколько минут и убедившись, что продолжения разговора не предвидится, Церхад с привычной ловкостью пробежался чуткими пальцами по черному шнурованному корсажу и манжетам и осторожно, боясь разбудить, раздел Лойнну, потом развернул постель и накрыл ведьму одеялом, подложив ей под голову подушку. Лойнна даже не шевельнулась, не дрогнула ни одна черта мертвенно-бледного и все равно неестественно красивого лица.

Эх, Лойлинне… Какая же ты… сильная и беспомощная одновременно. Безумное, невозможное сочетание, оплетающее всю твою жизнь, как плющ оплетает стены старых замков. И за что люди боготворят тебя больше – за силу или бессилие, – ведомо одним богам. Потому что ты не умеешь, да и не считаешь нужным скрывать ни того, ни другого…

Да и он сам… Почему он не может прожить ни дня без нее? Потому что не может отказаться от счастья подчиняться этим страшным, мистически переливающимся безо всякого усилия глазам, в которых абсолютная власть и неотъемлемое право повелевать? Или потому что знает, как беззащитен тот же самый золотистый взгляд после каждой такой вспышки всесилия?