Нырнув в безопасное закулисье, Танюшка перевела дух.

Потом все почему-то кончилось. После показа гостей угощали минералкой и фруктами, а модели отправились переодеваться, став в одночасье неинтересными никому. Она внезапно ощутила пронзительное одиночество и сдулась, как воздушный шарик. Она была больше никому не нужна. Повесив костюм на «плечики», Танюшка заметила, что он все еще хранит ее форму, как вторая кожа, и что будто это она сама остается висеть в гардеробной Дома мод, лучший ее слепок. А ей предстояло вернуться в обычную жизнь, в которой будут очереди за фруктами, рыбой, творогом, стиральным порошком и чем угодно, матрешкины сарафанчики и прочие приметы быта, который теперь воспринимался как проклятие. Чего иного она ожидала? В конце концов, ей никто ничего не обещал, кроме одного выхода на подиум. Зачем тогда ее так щедро наградили красотой? Нет, зачем вообще родятся на свет красивые люди? Разве они не достойны чего-то большего, чем вот так барахтаться в теплой водичке будней? Слишком горька, сеньор мой, вода морская…

Никто не остановил ее, когда она выскользнула гулким коридором в фойе, а оттуда на улицу. Она так и не поняла, куда ушел Валентин Таль и куда делся Сергей, который в самом начале показа маячил где-то возле дверей – она зацепила его боковым зрением. Танюшка решила, что Сергей давно отправился в пансионат, чтобы забрать Майку с вечернего киносеанса, который устраивали для детей на время танцев, чтобы освободить на вечер родителей. По крайней мере они с Сергеем договаривались об этом. Поэтому она выскочила на набережную и быстро, стараясь не глядеть по сторонам, чтобы не вышло так, будто она ищет мужского общества, пошла в сторону пансионата, забыв, естественно, шагать от бедра. Со стороны танцплощадки доносилась музыка, лиловые негры, наверняка студенты университета им. Лумумбы, фланировали по набережной под ручку с белыми красотками, действительно белыми, несмотря на загар, на фоне иссиня-черных личностей с фосфоресцирующими глазами и зубами. Ей вослед причмокивали и отпускали реплики в надежде, что она, может быть, оглянется, однако все это было неинтересно. И даже новая волна восхищения, которая невольно вырастала на пути ее следования, уже вовсе ее не трогала, потому что исходила от самых обычных людей, к которым она себя не относила по крови. Ее влекла вперед исключительно неизвестность: а что же сталось с Майкой, где она и забрал ли Сергей ее с киносеанса. Хотя это, конечно, очень маленькая неизвестность, все же нехорошо оставлять дочку на попечение неизвестно кого. Вот именно – кого, если не Сергея?

Однако Сергея в пансионате не было, дверь в их комнату была открыта, и там на кровати поверх одеяла мирно спала Майка в сандалиях и голубом платьице. Одна. Танюшка только подумала: «Как странно», ощутив огромное облегчение, хотя в иной момент она бы возмутилась и даже испугалась, как это Сергей мог бросить ребенка в незапертом номере. А если бы Майка проснулась и поняла, что ее именно бросили? Если бы она отправилась искать родителей по этажам? Однако дочка спокойно спала, посапывая и даже не реагируя на электрический свет. Танюшка осторожно раздела ее, пытаясь не разбудить, и уложила под одеяло. Майка что-то пробормотала во сне, наверное, еще переживая кино. Танюшка уселась на самом краешке постели и легко поправила ее волосы, потом поцеловала в лобик, соленый от морской воды. Сергей, конечно, и не подумал ее умыть. Он вообще ни к чему ее не принуждал, в отличие от нее.

– Девочка моя, – шепнула Танюшка. – Никому тебя не отдам.

Только сейчас Майка была послушной маминой дочкой, и в этом чувствовались ни с чем не сравнимая сладость и боль. Дочь постепенно от нее отделялась, превращаясь в самостоятельное существо, больше похожее на Сергея, чем на нее саму. И чисто внешне – каштановыми кудрями и тяжеловатым, как у Сергея, подбородком, и внутренним неодолимым упрямством, из которого росло отрицание буквально всего, начиная с сосисок с зеленым горошком и кончая голубым платьицем, считавшимся самым нарядным. Призрак будущей конкуренции и борьбы. За что? За любовь Сергея, наверное, потому что уже сейчас Майка не хотела засыпать без папы, буквально выталкивая мать из постели, и тогда Танюшка чувствовала себя пронзительно лишней.

Но куда же Сергей запропастился? Она прилегла рядом с Майкой, и дочка сладко и доверчиво прижалась к ней, к ее животу, как будто они снова стали одним существом. Танюшка продолжала поглаживать ее волосы до тех пор, пока не задремала сама.

Сергей явился около полуночи. Вместе с ним вошел крепкий запах спиртного. Едва зайдя внутрь, Сергей включил в ванной свет, грубо и бесцеремонно ее окликнув:

– Иди скорее сюда!

– Что? Что такое? – она вынырнула из своего забытья, плохо соображая, что к чему.

– Иди сюда, я кому говорю!

– Тише ты, Майку разбудишь.

Сергей длинно и грязно выругался. Таким Танюшка еще не видела его никогда.

Кое-как застегнув халат, она, щурясь, пошла на свет, горевший в ванной.

– Вон, гляди, чем твой показ кончился! – Сергей, намочив в одеколоне уголок полотенца, промокал разбитую губу.

– А при чем тут показ? На тебя хулиганы напали?

– Напали, да. Хулиганы голубых кровей, – он сморщился от боли, в очередной раз приложив к губе полотенце. – Этот твой Таль на меня глаз положил. А я сразу в нем голубого подозревал, потому что он на пляже мальчиков слишком внимательно разглядывал…

– Как это? Как он на тебя глаз положил?

Танюшка плохо понимала, о чем вообще говорит Сергей и как это Таль мог положить на него глаз, когда…

– Нет, он же меня пригласил на показ, меня.

– А то бы сам к нему пришел! Нет, моя дорогая. Ты только наживочкой была. Рыбешкой-корюшкой. А ловил он щуку, меня то есть. Только не рассчитал, что щука – зверь зубастый, – Сергей говорил отрывисто, то и дело сплевывая в раковину, хотя кровь уже остановилась. – В фойе меня поймал, пойдем, говорит, по рюмке коньяка пропустим, у меня французский. Ну не отказываться же. И пошло-поехало: какой у тебя классный парфюм, хотя одеколон самый простой, О’жён, ты же сама и покупала, рубашку попытался мне поправить…

Танюшка, наконец очнувшись и вникнув в то, что говорил Сергей, присела на унитаз, потому что больше присесть было не на что.

– Ну, зашли в какой-то кабинет, он коньяк достал, лимончик и говорит: мол, Луи Арагон, коммунист, лауреат Международной Ленинской премии и т. д. лично уговорил Брежнева освободить Параджанова…

– Какого еще Параджанова? Ты вообще о чем?

– Ну режиссер был такой, тоже из голубых. За совращение малолетнего сел. Так вот, этот хрен Таль стихи еще начал читать про горький вкус моря.

– Лорки?

– Лорки, вот-вот. Еще сказал, что Лорка в Сальвадора Дали был влюблен и что франкисты расстреляли его как гомосексуалиста. Мол, все большие художники того… Ну ты же, Сергей, не малолетка, понимаешь сам, что к чему, и так это еще башку свою хотел мне на плечо пристроить. Я, говорит, твоей жене карьеру устрою…

– Что?