Мне понадобилось несколько дней, чтобы выяснить, кто ее новый приятель, — захотелось узнать о нем побольше. Мы с Лили провели ужасный, на мой взгляд, январь: нас завалило снегом, который в ту зиму шел не переставая, и мы были друг другу более чужими, чем незнакомые люди разных вероисповеданий. Ящики своего стола она запирала на ключ. Старалась не встречаться со мной взглядом. Она врала мне. Пройти вместе со мной по улице, казалось, было выше ее сил.

— А что этот Дмитрий? — спросил я как‑то вечером, сводив ее в ресторан и получив в награду право пополнить ее кредитную карточку. — Кто он такой? Ты не хочешь мне о нем рассказать?

Я схватил ее за руку, чтобы не дать ей убежать. Потому что мы еще только приступили к закуске, и я выбрал отличное вино — в надежде, что она хоть немного оживится. Мне удалось уговорить ее остаться, я обещал переменить тему и даже сдержал обещание, хотя мне пришлось для этого несколько раз буквально прикусывать себе язык.

На обратном пути я попробовал бросить в нее снежок, но попал ей прямо в лицо. Так что ситуация не улучшилась.

Пришлось мне собирать информацию об этом Дмитрии самому. Я стал его выслеживать. Несколько дней кряду торчал перед факультетом на ледяном ветру, натянув вязаную шапку на уши, прижимаясь к углу дома и дыша на пальцы, которые вконец онемели. Пар валил у меня изо всех дыр, как из паровоза. Из глаз текли слезы, ноги сводило. И все ради того, чтобы обнаружить — губы у меня к этому времени уже покрылись заскорузлой коркой, — что пресловутый Дмитрий в университете не учится. Начало обнадеживало. В книжный магазин я прилетел, продрогший до костей, и мать спросила, почему я принимаю так близко к сердцу эту историю. Некоторое время мы грелись около батареи, потом я вернулся на наблюдательный пост. Я разглядывал сверстниц моей дочери и понимал, что ответы на свои вопросы найду еще не скоро.

Однажды утром, едва не окочурившись от холода, я понял, что мне надоело, что некоторые вещи не в моей власти. Тогда я вскрыл отмычкой один из ящиков письменного стола Лили — собственно, я мог сделать это в любой момент — и нашел его адрес. Мне даже стало казаться, что я обязан был это сделать.

Дмитрий жил с родителями, пел в какой‑то группе.

Однажды, когда Лили сидела вечером дома, я встал около полуночи и отправился его послушать. Он выступал в небольшом подвальчике. Я пил теплое пиво и рассматривал местных зомби. Сюда захаживали и писатели, они поднимались на сцену — и тогда начинался сеанс чтения вслух: хоть святых выноси.

Нельзя сказать, чтобы он мне очень понравился. Ему было далеко до Майи Раткье с ее вокальными экспериментами — в то время я был ее горячим поклонником. Дмитрий просто терзал мои уши песенками собственного сочинения. По‑моему, ничего особенного. Тем не менее, прихватив в баре два аспирина, я для очистки совести остался ждать окончания концерта. Никогда не знаешь наперед, может, какой‑нибудь авангард начнет петь ему дифирамбы и завтрашняя пресса сделает из него звезду. Так что я остался сидеть до конца, пытаясь сохранять широту взглядов и мучаясь вопросом, будет ли антракт. Если ко мне обращались, я делал знак, что ничего не слышу, и обменивался взглядами с девицей, которой в отцы годился, — но ее это, казалось, нисколько не смущало, а даже, наоборот, возбуждало. Хорошенькая, кстати, была девица.

После концерта девица бросилась на шею Дмитрию, уселась к нему на колени и, извиваясь как угорь, стала пить вино. Я видел, какой это производит на него эффект. Не то чтобы я пожалел о Жорже Блонски — вовсе нет, — но я понял, куда нас занесло, и не сказать чтобы очень обрадовался. Я бы предпочел, чтобы моя дочь попала в более здоровую среду. Творческая братия — я имел с ними дело каждый день, временами водил их в ресторан и там встречал новых. Я видел, как они живут, какие у них несуразные повадки и вольные нравы. Особенно у молодых, пока они еще не начали подписывать чеки.

Теперь мне стало ясно, почему Лили ничего не ела и была бледна.

* * *

В три часа утра, стоя на диком холоде, я задумчиво наблюдал за тем, как Дмитрий входит в дом на окраине города.

Я продолжал расследование и вскоре узнал, что отец Дмитрия работал страховым агентом, а в молодости пел в группе «Диаблос», — по этой группе я сходил с ума, когда мне было шестнадцать.

Моя мать прекрасно их помнила. Впрочем, мне не очень хотелось воскрешать в памяти те годы, потому что мы с матерью страшно переживали тогда по поводу одной истории, которая даже теперь, по прошествии тридцати лет, никак не хотела уходить в прошлое. Но ведь не каждый день сталкиваешься с кумиром собственной юности, да еще таким, который в разгар одного из концертов спустил на сцене штаны.

Несколько лет назад моя мать какое‑то время жила с одним субъектом — с тех пор все мои старые вещи томились в подвале. Я с волнением обнаружил среди них свои пластинки. Там было пять дисков «Диаблос» на 33 оборота, почти все новехонькие.

Мы решили их послушать. Тут как раз приехала Ольга, старинная материна подруга, с лицом, еще опухшим после второй подтяжки.

— Ах, боже мой, «Диаблос»! — воскликнула она. — Вот поистине терапия молодостью.

* * *

Соня, мать Лили и моя покойная супруга, была особой специфической.

— Не то чтобы меня это смущало, — сказал я дочери, когда за окном бесновался ветер, — но, по‑моему, это не в твоем стиле. Вот, собственно, и все.

Стоял февраль, вечер был на редкость сырой и темный. Лили рылась в старых чемоданах — я сам был в этом виноват — и примеряла туалеты своей матери. Не знаю, что вдруг на нее нашло, — я побоялся спрашивать. Она сновала между своей комнатой и гостиной, где я сидел в кресле и безуспешно пытался читать газету, и то и дело спрашивала, нравится ли мне ее новый наряд.

— Скажи, тебе это неприятно?

— Да нет. С чего ты взяла, я же тебе сказал.

До этого Лили носила мешковатые штаны и свитера с длинными болтающимися рукавами, не говоря уже о кошмарного вида кроссовках. А тут вдруг предстала передо мной в костюме, капроновых чулках и на шпильках. Потом ушла и вернулась в мини‑юбке и полупрозрачной блузке.

— Я похожа на нее? — спросила она наконец.

— Нет. Не очень.

— А чем не похожа?

Я был уже не в том возрасте, чтобы играть в эти игры. С Лили я старался крепко держать руль, но временами на меня точно налетал шквал, подобный тому, который проносился у нас по улице, сотрясая оконные стекла. И тогда у меня опускались руки и хотелось, чтобы кто‑нибудь избавил меня от обязанности вникать в ее дела.

— Прежде всего, перестань за ней следить, — посоветовала моя мать.

— Я тебя умоляю, при чем здесь это?

— Да потому что это у нее пройдет.

— Я имею право хотя бы на минимум информации о моей дочери. Не хочу, чтобы в один прекрасный день она преподнесла мне сюрприз. Про такие вещи каждый день слышишь. Ты бы посмотрела на этого Дмитрия, у него такой вид, точно он на свет вообще не выходит.