С этой точки зрения морализация поведения других людей представляет собой отличный инструмент социальной координации, необходимой для коллективных действий. Грубо говоря, заявление о том, что чье-либо поведение морально неприемлемо, быстрее приводит к консенсусу, чем утверждение, что человек ведет себя так по неведению. Последнее может вызвать обсуждение свидетельств и совершенных нарушителем действий и скорее нарушит общее согласие, чем укрепит его.

Из этого можно заключить, что наши обыденные представления о так называемых моральных паниках – неоправданных вспышках страха и стремления искоренить «зло» – могут быть ложными или по меньшей мере далеко не полными. Дело не в том или не только в том, что люди убеждены, что совершены ужасные поступки, и решают: необходимо призвать остальных, чтобы прекратить зло. Возможно, действует еще один фактор: многие интуитивно (и, конечно, бессознательно) выбирают убеждения, потенциально привлекающие других людей благодаря своему морализирующему содержанию. Поэтому милленаристские культы с их несбывающимися пророчествами всего лишь частный случай более общего феномена, когда стремление привлечь на свою сторону играет главную роль в том, как люди осмысливают свои убеждения. Иными словами, мы заранее выбираем свои убеждения интуитивным образом, и те, что не могут привлечь других, просто не считаем интуитивными и привлекательными[159].

Из этого умозрительного объяснения никак не следует, что люди, распространяющие слухи, непременно циничные манипуляторы. В большинстве случаев они не подозревают о психических процессах, из-за которых они сами и другие столь остро реагируют на морализирующие описания поведения и, весьма вероятно, получают поддержку. Наши предки эволюционировали как искатели поддержки окружающих и, следовательно, как специалисты по вербовке, и потому мы можем направлять свои действия на эффективное сотрудничество с другими людьми, даже не подозревая об этом. Кроме того, не надо думать, что такие призывы к морали неизменно успешны. Морализация может способствовать вербовке сторонников, но не гарантирует ее успеха.

Механизм вовлечения, когда людей убеждают присоединиться к чему-либо с помощью особенно эффективной информации, распространяемой рядом посредников, характерен для многих и часто очень непохожих социальных движений. Таков, например, случай обвинений в колдовстве, когда некто утверждает, что пострадал из-за чар, наведенных кем-то из родственников или соседей по деревне, и привлекает на свою сторону общину, чтобы заставить подозреваемого признать свои грехи и искупить злодеяния[160]. Механизм рекрутирования участников всякого, если использовать общепонятный термин, крестового похода основан на том, что некое лицо или небольшая группа находят информацию, которая убеждает других людей присоединиться к коалиции, часто несмотря на большие затраты или опасность.

Люди, призывающие к участию в крестовом походе, какова бы ни была его цель: искоренение пьянства, восстание против власти, погром инородцев, спасение детей от прививок или что-то иное, – подают аудитории очень специфический сигнал. Во-первых, они, как правило, привлекают внимание людей к какой-то (реальной или воображаемой) угрозе, описывая ее как потенциально опасную не только для них самих, но, что важно, и для многих других. Во-вторых, они считают, что борьба с опасностью – дело общее, им требуется помощь. В-третьих, участие в таком общем деле они преподносят как моральный императив. Быть за или против предлагаемых действий больше не вопрос знания или предпочтений, это рассматривается как показатель моральных качеств[161].

Возможно, интерпретации слухов и другой эмоционально наполненной коммуникации придается чрезмерное значение. Лично я полагаю, что главный мотив здесь – вовлечение в коллективные действия. Но во многих случаях четко спланированные действия и не предполагаются. Интернет-сайты, обвиняющие власти США в причастности к теракту 11 сентября, как правило, не призывают свергнуть американское правительство, а люди, утверждающие, что расисты из ЦРУ распространяют вирус иммунодефицита, обычно не призывают чернокожих нападать на местные офисы ЦРУ. Однако стратегическая ценность призывов к действию остается той же, даже и в том случае, когда ни к каким конкретным действиям никого не призывают. Это связано с тем, что сигналы потенциальной поддержки требуются людям задолго до того, как будет нужна поддержка фактическая. Им необходимо суметь оценить союзы и уровень солидарности в них. Как мы видели в предшествующих главах, эксперименты доказали, что люди отслеживают социальную обстановку и автоматически распознают союзы на основе косвенной или неявной информации – кто кого знает, кто в прошлом был на чьей стороне, у каких людей похожий акцент и по тому подобным намекам.

Распространение информации об опасности может заставить людей делиться подобными сведениями. Люди, соглашающиеся с той информацией, которую вы им предоставляете, именно потому, что ее предоставляете вы, тем самым сигнализируют, что готовы поддержать вашу идею, присоединиться к коллективным действиям, которые вы можете начать. И напротив, те, кто требует доказательств или оспаривает правдоподобие ваших утверждений, сообщают, что их солидарность с вами будет лишь условной, а это вовсе не то, чего мы хотим от союзников по коалиции. Когда жители Батон-Руж распространяли пугающие слухи о беженцах из Нового Орлеана, они тем самым напоминали друг другу, что принадлежат к одной группе, что у них есть общие интересы, которые они не обязаны разделять с чужаками и новоприбывшими, и, возможно, проверяли друг друга на верность сообществу.

Подобные морализирующие призывы могут грубо искажать идею состязательности. Если реакция на сообщение об опасности рассматривается как показатель ваших моральных качеств и готовности к потенциальным коллективным действиям, то появляется мотив сделать свою реакцию заметной для всех. Но в группе, где все верят слухам и все морально оскорблены, сигнал приверженности должен быть более чем заметным. Такой механизм характерен для многих военизированных движений, где люди возвышаются и обретают власть, заявляя, что существующее положение дел не просто нежелательно, но и невыносимо. Это естественным образом ведет к эскалации предлагаемых действий. Когда возникает неопределенность относительно приверженности людей общему делу, одни члены коалиции чувствуют необходимость демонстрировать бóльшую решимость, принимать или предлагать более энергичные действия и занимать более радикальную позицию, чем другие. Если все согласны с тем, что надо запретить крепкие напитки, то надо призывать к запрету алкоголя в принципе. Если другие решили держаться в стороне от предателей, надо предложить напасть на предателей или убить их. Этот дрейф в сторону экстремизма заметен также в сообществах, где идет острая борьба за лидерство, поскольку будущий руководитель должен быть больше других привержен общему делу. Именно так развивались события в столь непохожих движениях, как Ирландская республиканская армия в Ольстере, «Тигры освобождения» в Шри-Ланке, американском ку-клукс-клане и перуанской террористической группировке «Сендеро Луминозо»[162].