Жану Расину монастырь Пор-Рояль[44]показался таким замечательным потому, что «в его гостиных царила тишина, монахини неохотно вступали в разговоры, не интересовались мирскими делами и даже не сплетничали о соседях». Судя по перечислению этих выдающихся и, очевидно, редких достоинств, можно предположить, как выглядели другие женские монастыри.

Монастырь урсулинок, основанный в Лудене в 1626 году, был не хуже и не лучше, чем прочие женские обители. Из семнадцати монахинь большинство составляли молодые дворянки, принявшие монашеский обет не из благочестия и стремления к христианскому совершенству, а просто потому, что у их семей не имелось достаточно денег для приданого. Монахини не отличались ни какой-то особенной скандальностью поведения, ни благочестием. Соблюдали устав, не нарушали правил, однако религиозного рвения и благочестия не проявляли.

Жилось им в Лудене нелегко. Они поселились в городе, половину населения которого составляли протестанты; к тому же у урсулинок совершенно не было денег. Они смогли снять лишь угрюмое старое здание, которое слыло «нехорошим», и потому никто другой селиться там не желал. Поговаривали, что там водятся привидения. Мебели в доме не было, и первое время урсулинки спали на полу. Они рассчитывали жить за счет уроков, однако поначалу пришлось обходиться без учениц, и все эти высокородные де Сазийи, д'Эскубло, де Барбезье, де ла Мотты, де Бельсьель, де Данпьер и прочие были вынуждены выполнять черную работу, а постились не только по пятницам, но еще и по понедельникам, вторникам, средам и четвергам. В конце концов от голодной смерти их спас снобизм. Луденские буржуа выяснили, что за очень небольшую плату можно пристроить своих дочек в школу, где их будут учить хорошему французскому и светским манерам троюродная сестра кардинала Ришелье, близкая родственница кардинала де Сурдиса, младшая дочь маркиза или племянница епископа Пуатевенского. После сего открытия недостатка в пансионерках и приходящих ученицах у урсулинок уже не было.

С ученицами пришло и процветание. Теперь грязную работу выполняли служанки, а в монастырской трапезной появились говядина и баранина. Соломенные матрасы сменились деревянными кроватями.

В 1627 году настоятельница монастыря была переведена в другую обитель, а новой аббатисой стала мать Иоанна от Ангелов. В миру ее звали Иоанна де Бельсьель. Она была дочерью Луи де Бельсьеля барона де Козе и Шарлотты Гумер д'Эшилле, происходившей из рода почти столь же древнего и знатного, как род господина барона. Иоанна родилась в 1602 году, стало быть, в ту пору ей было двадцать пять лет. Природа одарила ее миловидным лицом, однако же фигура Иоанны, мягко говоря, оставляла желать лучшего: мало того, что девушка была очень маленького роста, но из-за костного туберкулеза одно ее плечо заметно поднималось над другим. Иоанна получила такое же скудное образование, как большинство барышень ее эпохи. Зато она обладала острым умом и сильным характером — впрочем, таким скверным, что доставляла немало неприятностей и окружающим, и себе самой. Из-за физического недостатка девушка постоянно чувствовала, что она непривлекательна. Ощущение своего уродства, болезненное сознание обделенности, делавшей ее объектом отвращения или жалости, вызывало в Иоанне озлобление и обиду. Она твердо знала, что никто ее не полюбит, но и сама была неспособна кого-либо полюбить. Живя словно в панцире, она делала вылазки лишь для того, чтобы напасть на своих врагов, а врагами, с ее точки зрения, были все люди. Вылазки выражались в насмешках и взрывах странного, истерического хохота. Сурен писал о ней: «Я заметил, что мать-настоятельница обладала некоей особенной веселостью нрава, постоянно побуждавшей ее к смеху и шуткам, и живший в ней демон Валаам прилагал все усилия к тому, чтобы поддерживать в ней сие злое расположение духа. Характер этой женщины являлся противоположностью той серьезности, коя потребна в сношениях с Господом; некая злая радость жила в душе Иоанны, мешая ее сердцу слиться с Богом. Одного-единственного часа этой зловещей веселости было достаточно, чтобы разрушить все, с таким трудом созданное мною благодаря многодневным усилиям. Всеми силами пытался я возбудить в ее душе желание избавиться от этого лютого врага».

Есть смех, который ничуть не противоречит духу-Господа: смех скромный и самокритичный, смех добродушный и снисходительный, наконец, смех мужественный, являющийся ответом на отчаяние и несправедливость, царящие в этом абсурдном мире. Но смех Иоанны был совсем иным — язвительным, циничным; он всегда был направлен против кого-то другого, никогда против нее самой. Сарказм горбуньи был местью судьбе, жестоко обошедшейся с этой несчастной; нужно было поставить окружающих на место, а место это, разумеется, находилось где-то внизу, ибо Иоанна почитала себя выше всех. Всеми силами стремясь к превосходству, хотя бы временному, она добивалась его при помощи шуток и глумления, причем нередко позволяла себе насмешничать над материями, почитавшимися в ту эпоху священными и неприкосновенными.

Люди такого склада всегда доставляют окружающим массу неприятностей. Отчаявшись сладить со столь неприятным ребенком, родители отправили дочку к престарелой тетушке, бывшей настоятельницей одного из ближних монастырей. Там Иоанна провела два или три года, после чего была с позором выдворена — монашки не смогли с ней справиться. Шло время, и тоскливая жизнь в отцовском замке стала казаться девушке невыносимой. Монастырь и то был лучше. Поэтому она ушла в урсулинскую обитель, прошла период послушничества и приняла монашеский обет. Как можно догадаться, хорошей монахини из нее не получилось. Однако ее семья была богатой и влиятельной, поэтому настоятельнице приходилось мириться со строптивой подопечной. А потом, чудодейственным образом Иоанна вдруг взяла и переменилась. С тех самых пор, как урсулинки перебрались в Луден, она вела себя на диво кротко и послушно. Та, кто еще недавно навлекала нарекания леностью, дерзостью и непокорством, вдруг сделалась трудолюбивой, благочестивой и смиренной. Пожилая настоятельница, потрясенная такой невероятной переменой, назвала сестру Иоанну самой лучшей кандидатурой на свой пост, когда он освободится.

Пятнадцать лет спустя Иоанна так описывала эту историю. «Я позаботилась о том, чтобы начальствующие постоянно видели меня перед собой, а поскольку монашек в обители было немного, мать-настоятельница вскоре уже не могла без меня обходиться. В монастыре были сестры куда более способные, чем я, однако они не брали на себя труда, подобно мне, оказывать аббатисе тысячу мелких услуг. Я знала, как приспособиться к ее настроению, как угодить ей, и вскоре она уже ставила меня в пример всем. Она искренне уверовала в мою доброту и благочестие. Я так возгордилась собой, что принялась выполнять послушания с еще большим пылом. Никто лучше меня не владел искусством лицемерия. Аббатиса полюбила меня всей душой и предоставила мне множество привилегий, которыми я охотно пользовалась. Будучи женщиной святой и добродетельной, мать-настоятельница полагала, что и я стремлюсь к христианскому совершенству. Она часто приглашала меня беседовать с учеными монахами, и я исполняла ее волю. К тому же это помогало убить время».