Но дома его ждет еще один сюрприз. Родители, которые всегда укладываются вместе с солнцем, чтобы и встать так же, сегодня не спят. В окне летней кухни, построенной в глубине двора, горит свет. Слышны голоса.

«Меня ждут!» – радуется он.

Всю дорогу он нес в душе счастье победы. Старался не расплескать его. Хотел поделиться.

В темноте подходит к светлому окошку и заглядывает в комнату.

Взгляд выхватывает гудящий примус возле плиты. Маленькую, черноглазую, смуглую, как цыганка, женщину в халате и тапках на босу ногу. Она торопливо чистит картошку в огромную алюминиевую кастрюлю. Картофельная кожура кружевом стекает на пол из-под блестящего лезвия. А мать в это время что-то раздраженно говорит отцу.

Алексей, сгорбившись, сидит возле радиоприемника. Лохматые брови нахмурены так, что глаз из-под них не видно. Наклонив русую голову с седыми висками к приемнику, он терпеливо двигает пальцами стрелку по шкале. Ловит «Голос».

Сколько Шурка себя помнит, отец каждую ночь слушает западные «голоса». А так как рассказывать об этом в деревне никому нельзя, то он делится узнанным с сыновьями. Когда Иван ушел в армию, главным слушателем стал Шурка. Так что Дубравин неплохо осведомлен о том, что говорят о нас «из-за бугра».

Частенько Дубравин просыпается посреди ночи и видит одну и ту же картину. Алексей сидит у приемника. Радио шипит, трещит. А сквозь это шипение и треск едва-едва пробивается потусторонний, почти как загробный, голос диктора какой-нибудь «Немецкой волны из Кельна». Потом вдруг раздается дикий гул. Это вступает в дело советская глушилка. И тогда отец срочно ищет другую волну.

Выручает то, что приемник у них мощный, чувствительный. Матери его дали как участнику Выставки достижений народного хозяйства в Москве. Кроме того, были у нее еще две медали и золотые часы. Все это богатство их семья получила за то, что Мария, когда работала дояркой, надаивала вручную аж по пять тысяч литров молока от каждой коровы. Рекорд.

Правда, от такой работы руки у матери к вечеру гудели. А потом и вовсе стало «не разогнуть». Впрочем, на самой выставке она так и не побывала. Вместо нее директор послал в Москву свою любовницу – доярку Машку Жбаниху. Ну да это отдельная история.

Необычное для деревни увлечение отца как-то влияет и на взгляды сына. Как говорится, критический осадок остается.

Алексей приучил младшего сына и к чтению газет. Сделал он это просто. Брал, например, «Известия». Вслух читал семье пару заметок и где-нибудь в середине третьей останавливался, откладывал газету в сторонку. Шурке-то любопытно, что там написано дальше. Он подбирал. Читал. Сравнивал.

Так и жили в своей глуши, зная две правды. О Сахарове и Солженицыне. О Буковском и Корвалане. О «диссидентах» и «отщепенцах».

Сейчас отец настраивает булькающий и хрипящий на разные голоса приемник и пытается поймать радио Ватикана. Одновременно он разговаривает с матерью на уровне междометий и вопросов. А мать, расходившись, высказывает все наболевшее за последнее время. До Шурки доносятся ее слова:

– Ждали, ждали его! Думали, ну, Шурка – тот скорей всего в город подастся, а этот с нами останется. Хозяиновать начнет. И что? Принесло ясна сокола. Черт его мордует. Хоть ты с ним, отец, поговори, что ли, как мужик с мужиком. Сегодня меня бабы перестрели на улице. И давай выговаривать. Пьяный бродит по вечерам меж дворами. И то к одной прилипнет, то к другой. То к Глашке-разведенке, то к Люське-медсестре. Как кобель с цепи сорвался. Я от стыда глаза не знала куда прятать. Явился сыночек, порадовал родителей пьянкой своей бесконечной да б…

– А где он сейчас-то? – спрашивает отец, все более осторожно проворачивая ручку настройки, нащупывая волну.

Раздается елейный голос: «Вы слушаете радио Ватикана. Передаем сводку главных новостей».

– Поймал… кажется…

– Спал до обеда. А потом пофинтилил куда-то. Дружок к нему пришел. Вовка Дурман. Нашел друга! Самого забубенного пьяницу в поселке. Как тот явился, наш сразу подскочил ко мне. Мать, дай три рубля. Друг пришел!

– Я говорю: «Ну, пришел друг, хочется выпить. Сядьте дома. Будьте как люди. Я вам закуски приготовлю». Так нет же. Надо куда-то бежать, чтоб где-нибудь напиться в лесополосе. А потом валяться под забором. А люди все видют. И страмят.

– Ладно, я с ним поговорю, – уже с ожесточением говорит Алексей. – С балбесом таким. Думал, в армии ему мозги вправят. А он как ушел дураком, так и вернулся.

Чувствуется, ему уютно и спокойно здесь, у приемника. И не слишком хочется отрываться, разбираться с этой пьянью. И оттого, что он должен все-таки это делать, его и одолевает злость.

– А первые дни помнишь, что говорил. Пойду, мол, учиться в вечернюю школу, потом институт… Я стал другим…

– Хвастаться он всегда был здоров…

Шурка прошел к двери, толкнулся в кухню и нарисовался на пороге всей своей мощной фигурой.

– Здравствуйте, я явился, не запылился! – с легкой самоиронией представился им.

– А, Шурик! – радость только на мгновение мелькнула в глазах отца и опять угасла. Он снова прилег к приемнику.

– Ужинать будешь? – спросила матушка. – Борщичка тебе налить?

Дубравин ждал, что его сейчас спросят о соревнованиях. О том, кто победил. Он расскажет им, как тащил Амантая. Что сказал директор. Поделится своей радостью, которую бережно нес в груди всю дорогу, чтобы не расплескать ненароком. А тут… «Даже не поинтересовались!» – с горечью подумал он. А вслух сухо ответил:

– Да нет! Не хочу!

– Я думаю, они опять в лесополосе сидят, пьют! – Мать не заметила его тона. Она занята мыслями о старшем сыне Иване. – Ты бы съездил, Алексей. Привез его домой. С Шуркой бы и съездили!

Вся его радость словно улетучилась куда-то. Он неожиданно для себя самого стал вредным и злым.

– Я не поеду! – И в этом отрывистом ответе, сказанном сквозь зубы, звучат и обида, и вызов, и ненависть.

Мария, не находившая себе места из-за старшего и только что ругавшая его на чем свет стоит, напустилась на ни в чем не виноватого младшего:

– Вот ты всю жисть такой, нелюдимый. Родной брат пропадает, а тебе хоть бы хны. И в кого ты такой уродился?

– В вас! – рявкнул Шурка в запале. – Брат!.. Пьяница он. Алкаш. Такой брат мне не нужен!

– Да что ты такое говоришь? Шурик! – мать всплеснула руками.

Шурка уже понял, что в запале ляпнул лишнее. И попытался оправдать свои слова:

– А то и говорю. Пусть он попробует еще раз на меня руку поднять спьяну! Я ему башку сразу отрублю.

– И откуда в тебе столько злости? – опешила мать. – Какой ты чужой нам.

Мать, действительно, сегодня будто в первый раз увидела своего младшего. Как он изменился в последнее время. О чем-то думает постоянно о своем. А о чем? Ни с кем в семье не делится.