Стоял ясный зимний день. Я вышел из Лахора еще на рассвете и на попутках и пешком преодолел пятьдесят пять километров по однополосной грунтовой дороге, тянувшейся мимо пшеничных полей, хлопковых плантаций и желтых полей цветущей горчицы. По обочинам дороги и кое-где между полями росла акация. Это были единственные деревья во всей округе. Старые грузовики, изредка проезжавшие по дороге, своим видом приводили меня в радостное возбуждение. Они были раскрашены ярко и затейливо, словно оформленный в психоделическом стиле лимузин какой-нибудь богатой рок-звезды. Не меньшее впечатление на меня производила традиционная одежда и тюрбаны тех, кто ехал в этих машинах. Время от времени мимо со скрипом проезжали запряженные волами повозки. Одни везли зерно, в других крестьяне перевозили домашний скот, а в третьих, сидя на толстом слое сена, ехали они сами всей семьей. На этих попутках, а по большей части пешком, я добрался до города Хуссейнвала на границе Пакистана и Индии.

Когда я шел к пункту иммиграционного контроля, предвкушение долгожданной встречи с Индией переполняло мое сердце. За шесть месяцев, проведенных в Европе и на Ближнем Востоке, я повзрослел лет на тридцать. Но я понимал, что испытания, выпавшие мне за эти полгода, были не чем иным, как очищением, через которое я должен был пройти, чтобы попасть на священную землю Индии. И вот теперь до нее оставалось рукой подать.

От судьбы, уготованной мне, меня отделяла только стойка иммиграционного контроля. За ней под жарким пенджабским солнцем восседала полная дама в зеленой военной форме. По обе стороны от нее стояли два индийских пограничника с винтовками за плечами. Суровый взгляд дамы не сулил ничего хорошего. Я стоял перед ней, с головы до ног покрытый пылью, но полный надежды. С замиранием сердца я протянул ей паспорт. Пока она внимательно рассматривала каждую его страницу, я погрузился в воспоминания. Мне вспомнился тот миг, когда я медитировал на вершине горы на острове Крит и со мной вдруг произошло нечто, побудившее меня отправиться в Индию. Конечно, я знал, что многие примут это событие за помрачение ума, вызванное многочасовыми молитвами, или за голодную галлюцинацию. Но я был уверен, что Сам Господь появился в моем сердце. Я отчетливо слышал Его слова: «Отправляйся в Индию!» С этого момента я твердо уверовал в то, что в Индию меня позвал Сам Бог.

С начала моего путешествия по Ближнему Востоку миновало три месяца. Я преодолел без малого пять тысяч километров, и каждый миг этого путешествия был совершенно не похож на все то, что я воображал себе в детстве, когда смотрел на мир сквозь призму предрассудков, навязанных мне провинциальной Америкой. С каждым пройденным километром мое сердце все сильнее рвалось к священной земле Индии, без которой я уже не мыслил своего существования.

Я страстно хотел попасть в Индию, ведь именно там, я знал, должно исполниться мое самое сокровенное желание. Душой и сердцем я уже был с йогами в их горных ашрамах. Чтобы воссоединиться с ними, я долгие месяцы упорно шел вперед, подвергая себя разным опасностям. И теперь, когда я был всего в шаге от цели, мне пришлось дожидаться, пока неприступная чиновница из иммиграционной службы изучит мой паспорт.

Она несколько минут внимательно рассматривала паспорт, а потом подняла взгляд на меня и безразличным тоном произнесла:

«Покажите, сколько у Вас денег».

Я стал лихорадочно рыться в своей полотняной сумке, и дама, наблюдая за моими действиями, наклонилась ко мне вместе со стулом. Я смог предъявить ей лишь несколько монет.

Гримаса отвращения появилась у нее на лице.

«Для въезда в Индию у Вас должно быть с собой не менее двухсот долларов».

Дама откинулась на спинку стула, скрестила на груди руки и, буравя меня глазами, спросила:

«Где Ваши деньги?»

Уставившись в пол, я пробормотал:

«Это все, что у меня есть».

«В таком случае, Вы не сможете въехать в страну».

Она бросила мой паспорт на стол, который стоял теперь между нами, как непреступная стена:

«Возвращайтесь туда, откуда приехали».

Ее слова пронзили мое сердце, как стрелы.

«Но я несколько месяцев ехал на попутках, я рисковал жизнью, только чтобы увидеть вашу страну. Я хочу, чтобы святые люди помогли мне изучить вашу религию».

Я слышал свой жалобный голос, доносившийся как бы со стороны:

«Из любви к Индии я пожертвовал благами американской жизни. Пожалуйста, дайте мне шанс».

Дама сурово взглянула на меня:

«У нас в Индии и без Вас хватает попрошаек».

Она подала знак одному из пограничников, и тот потянулся к винтовке.

«Вам отказано во въезде в Индию. Возвращайтесь обратно».

«Но...»

«Это решение окончательное. Дальнейшие разговоры ни к чему».

Она поднялась из-за стола, повернулась ко мне спиной и направилась к армейским баракам.

Я попытался пойти за нею и как-то переубедить ее, но она ничего не желала слышать. Ее не подлежащие обжалованию слова «Вам отказано во въезде в Индию» прозвучали для меня, как смертный приговор. Пограничники, которые до этого стояли совершенно безучастно, вскинули винтовки и приказали мне немедленно убираться восвояси. Потрясенный, я отошел в сторону и сел в тени большого дерева ним. Я смотрел на зеленые равнины Пенджаба и не мог решить, что мне делать дальше и куда идти.

Не помню, как долго я просидел там, но, когда ко мне вернулась способность сознавать окружающее, я уже твердо знал, что не поверну назад. Если дама из иммиграционной службы не впустит меня в страну моей мечты, то я останусь сидеть здесь, в пыли под деревом. Мне и в страшном сне не могло привидеться, что меня не пустят в Индию.

Поскольку я совершенно не интересовался политической обстановкой в мире, откуда мне было знать, что Индия и Пакистан находились тогда на пороге третьей войны. И что всего год спустя, в декабре 1971 года, здесь, на этой границе, будет развязана кровавая бойня. Меня никто не предупредил, что это одна из самых напряженных пограничных зон в мире, уступавшая, пожалуй, только контрольно-пропускному пункту «Чарли» в Берлине. В Хуссейнвале по разные стороны границы в полной боевой готовности стояли две армии — индийская и пакистанская.

Тем солнечным зимним днем я ничего этого не знал. Сидя под деревом, я видел в окне барака раздраженное лицо иммиграционной чиновницы.

Может быть, она решила, что поскольку я приехал из Америки, то у меня много денег, и просто вымогала у меня взятку? Понимала ли она, какие трудности мне пришлось преодолеть, чтобы добраться до этого отдаленного пограничного пункта? Попаду ли я когда-нибудь в Индию? — думал я. Разве могут меня, добравшегося сюда автостопом из Лондона, развернуть на индийской границе на том лишь основании, что у меня нет денег? Ощущая себя изгнанником, я вспомнил о своем верном друге и спутнике Гэри. Когда мы расставались с ним, он, наверное, тоже чувствовал себя изгнанником. Где он теперь? Что с ним? Добрался ли он до Израиля? Сидя на пыльной земле Пенджаба и наблюдая за рябью, которую ветер поднимал на цветущем горчичном поле, я тосковал по своему лучшему другу.