– А вот что, – сказала Люси. – Любовница Рудольфа живет в граде, как королева. И юный принц наверняка пожелает, чтобы ему прислуживали так же, как Рожмберкам.

– Он не принц, а бастард, – проворчал сидевший в соседней бочке мэр.

Хозяйка бани пропустила его слова мимо ушей.

– Вы, пани Млынаркова, печете самый лучший хлеб из муки вашего супруга, – сказала она жене мельника. – Как только Габсбург почует запах вашей выпечки воскресным утром, он сразу же пошлет слугу за хлебом и сладкими булочками. И вы снова станете работать в дворцовой кухне, как работали у Вильгельма Рожмберка, когда он был жив.

Мать Катарины улыбнулась про себя, и ее пухлые щечки заколыхались так, что глаза почти утонули в складках плоти.

– А вот вы – жена мясника, – продолжала пани Пихлерова, повернувшись к другой клиентке. – И разве не вы делаете лучшие колбаски во всей Южной Богемии? Разве Петр Вок не объедался вашими вкусностями и даже не забирал их с собой в Требонский дворец?

Жена мясника так энергично закивала, что в ее бочке случилось небольшое волнение.

– Жаль только, что сын короля не придет мыться в нашу баню, – грустно добавила Люси. – Вам всем будет от него польза, а что могу предложить я?

– Кровопускание! – воскликнула пани Пструх. – Может быть, дон Юлий наймет вашего мужа. Ему же надо лечиться!

И тут все снова засмеялись, да так, что бочки закачались. А еще все представили, как юная Маркета выносит чашу с габсбургской кровью и поливает ею огород.

* * *

К тому моменту, когда королевская карета подъехала к Банному мосту, на берегах Влтавы собралось не меньше сотни любопытных горожан. В конце концов, Габсбурги заглядывают в Чески-Крумлов далеко не часто. Один лишь старик Дамек помнил визит в город отца Рудольфа, случившийся пятьдесят лет назад.

И вот теперь один из этой династии собирался поселиться в замке Рожмберков.

Впереди кареты ехали несколько всадников, и один из них, молодой дворянин со светлыми волосами и в венском костюме, даже подмигнул стоявшей у дороги Катарине. Девушка покраснела и опустила голову, отчего едва не пропустила саму карету.

– Посмотри, вон он! – шепнула ей на ухо Маркета.

Карета прокатилась по мосту с занавешенными шторками из красного бархата. В какой-то момент старческая рука, сухая и дряблая, высунулась из окошка и на секунду развела шторки.

Маркета увидела лицо священника в черной сутане. Рядом с ним сидел плотный молодой человек, похоже, связанный и с кляпом во рту. Взгляд его впился в дочь цирюльника. Карета дернулась, и голова пленника вдруг вырвалась из окошка. Выгнув шею, он смотрел на девушку, пока та не скрылась из виду.

Маркета была первой жительницей Чески-Крумлова, что попалась на глаза дону Юлию. Она часто думала потом, не в тот ли миг решилась ее судьба.

* * *

В то жаркое лето 1606 года лишь немногие в Чески-Крумлове спали спокойно. Вопли и завывания пронзали ночь, тревожа самый глубокий сон, и гнетущая духота богемских равнин лишила покоя мирный городок на Влтаве.

Днем жители Чески-Крумлова напоминали сомнамбул, слоняющихся по мощеным улочкам.

– Как можно спать, когда он так ревет? – шепотом жаловались они друг другу. Все знали, что ругать Габсбурга опасно, но когда ночь за ночью не можешь уснуть, нервы натягиваются до предела.

– Священник, что приставлен к нему, пытается изгнать демонов из его плоти. Говорят, он живет на хлебе и воде.

– Подумать только, Габсбург ест то же, что и мы!

Дон Юлий и сам не мог представить себе такого. Он проклинал иезуита и швырял в него всем, что только попадалось ему под руку. Из отведенных ему покоев убрали все, что могло стать метательным снарядом.

– Хочу пирожного! – ныл несчастный, глядя на складки кожи, свисающие с его опавшего живота. – Хочу колбаску! Я чую запах – в этом треклятом городишке жарят мясо… Что за пытку ты мне устроил! Злодей! Варвар!

Карлос-Фелипе холодно посмотрел на своего подопечного, поцеловал распятие и снова спрятал его под плотной шерстяной сутаной.

– Вы только лишь начинаете понимать удовольствия жизни. Разве когда-нибудь вы ощущали запахи столь остро? Разве могли наслаждаться ими?

Джулио плюнул в его сторону.

– Ты, мешок испанских костей! Что ты знаешь об удовольствии, бесхребетный оскопленный демон? Тебе неведомо наслаждение мясным пирогом! Ты никогда не зажимал шлюху между ног!

– Только пустой живот, сухие губы и очищенное сердце позволят вам снискать благословение Божье, – сказал священник.

Юлий прыгнул на него, но два стражника легко удержали узника, ослабевшего после длительного голодания. Теперь он мог только проклинать иезуита, призывать на его голову мучительную смерть и прочить его душе муки ада. Не забывал сын Рудольфа и помянуть недобрым словом мать своего тюремщика.

Впрочем, Карлос-Фелипе тоже страдал, пусть и по-своему. Он знал толк и в еде, и в питье, но местные богемские блюда были, на его тонкий кастильский вкус, чем-то вроде корма для скота. Речная долина, в которой лежал городок, сохраняла запахи и ароматы здешней кухни, которые висели в воздухе недвижным облаком. Каждый вдох был пропитан уксусом от солений и хмелем из пивоварни. От мужчин на улице несло густым духом пенистого эля и кислой капусты. Но хуже всего был тмин! Лежа ночью на тюфяке, священник изнывал от жажды по свежему, не испорченному тмином воздуху. Даже кожа местных жителей пропиталась этой ненавистной специей: они ели пищу, тушенную с треклятыми семенами, а еще добавляли их в огромные бочки, в которые погружали свою белую плоть – и, сидя в них, заливали в себя огромными кружками зловонное пиво.

Злосчастная спора! Карлос-Фелипе уже не сомневался, что в пристрастии богемцев к тмину есть что-то греховное, как и в безумном увлечении андалузийцев шафраном. Все это – специи неверных, которыми они отравляют простую, здоровую пищу, дарованную людям Господом. Собирать тычинки крокуса и добавлять в рис желтовато-оранжевое семя – иезуиту всегда виделось в этом что-то вульгарное и даже хуже… маврское.

Все эти острые приправы из чужеземных специй отдавали дьяволом.

Испанский священник тосковал по сочной свиной отбивной, какие едят в Авиле, на испанских равнинах, по простой пище, без всяких добавок, кроме соли – этой крупинки Господа.

Осень 1606 года

Через два месяца после приезда дона Юлия в Чески-Крумлов прибыл еще один гость. Им был доктор Томас Мингониус, прославившийся на всю Австрию и империю своими приемами кровопускания. Получив письмо с этим известием от герра Вайсса, Зикмунд Пихлер не сразу поверил своим глазам.

– Доктор Мингониус – один из лучших в Европе, первый после Яна Есениуса! – воскликнул он.

– Есть еще доктор Хорчицкий… он останавливался здесь, когда ты был в Праге… думаю, он тоже очень хороший врач, – сказала Маркета.