В 2001 году новая администрация Буша прочувствовала эту проблему на собственной шкуре, когда «червь» Code Red заразил более 300 тысяч компьютеров за несколько часов, а затем превратил их в зомби, запрограммированных на проведение DDoS-атаки на веб-сайт Белого дома. Мне удалось рассредоточить сайт Белого дома на 20 тысячах серверах с помощью компании Akamai, благодаря чему мы избежали тяжких последствий (а также убедили нескольких поставщиков интернет-услуг отвести атакующий трафик). Вылечить зараженные компьютеры оказалось сложнее. Многие компании и индивидуальные пользователи не стремились удалять «червя», несмотря на то что он заражал другие компьютеры. Да и мы не имели возможности заблокировать этим мапщнам доступ в сеть, хотя они и регулярно рассылали вредоносное ПО. В дни, последовавшие за террористической атакой 29 сентября, быстро распространился еще более серьезный «червь» — NIMDA (Admin наоборот). Он был нацелен на компьютеры самой защищенной сферы — финансовой. Несмотря на изощренную защиту, многие банки и компании с Уоллстрит были выкинуты в офлайн.

Кибербезопасность и Буш

Потребовались некоторые усилия, чтобы убедить администрацию Буша в том, что кибербезопасность является важной проблемой, но к лету 2001 года руководство Белого дома согласилось выделить отдельный отдел для координации ее решения (административный указ 13 231). Руководил этим отделом я, в должности специального советника президента по кибербезопасности, с осени 2001 года по начало 2003-го. Многие в Белом доме (советник по науке, советник по экономике, директор по бюджету) старались ограничить полномочия нового отдела.

Моя команда, ничуть этим не обеспокоенная, взяла общенациональный план Клинтона и доработала его на основе данных, полученных от 12 учрежденных нами промышленных групп и граждан из десяти муниципалитетов страны (которые, к счастью, вели себя куда цивилизованнее, чем те, кто в 2009 году собирался в муниципалитете для обсуждения вопросов здравоохранения). В результате появилась Национальная стратегия по безопасности киберпространства, которую Буш подписал в феврале 2003 года. По существу разницы в подходах Клинтона и Буша почти не было, за исключением того, что администрация республиканцев не только продолжила воздерживаться от регулирования, но и питала нескрываемое отвращение к идее введения любых новых регулятивных норм со стороны федерального правительства. Буш долгое время оставлял вакантные места в нескольких регулятивных комиссиях, а позже назначал уполномоченных, которые не стремились укрепить существовавший порядок регулирования.

То, как Буш понимал проблему кибербезопасности и интересовался ею на заре своего президентства, лучше всего характеризует вопрос, который он задал мне в 2002 году. Я зашел в Овальный кабинет с известиями об обнаружении распространявшегося дефекта в программном обеспечении, который мог позволить хакерам сделать все что угодно, если только мы не убедим большинство крупных сетей и корпораций устранить его. Единственной реакцией Буша стал следующий вопрос: «А что думает Джон?» Джон был директором крупной информационнотехнологической компании и главным спонсором избирательной комиссии Буша. После формирования Министерства национальной безопасности я решил, что появлась прекрасная возможность собрать многие разрозненные организации для работы над проблемой и объединить их в один центр. Некоторые отделы по кибербезопасности из Министерства торговли, ФБР и Министерства обороны были переведены в Министерство национальной безопасности. Но целое оказалось значительно меньше частей, поскольку многие из лучших представителей объединенных кабинетов предпочли воспользоваться случаем и уйти из правительства. Когда я вышел из администрации Буша вскоре после того, как они начали иракскую войну, Белый дом не стал искать мне замену на посту специального советника. Министерство национальной безопасности оказал ось самым недееспособным подразделением правительства. Несколько очень хороших людей пытались заставить его заработать, но все они разочаровались и ушли. В СМИ начали говорить о «киберцаре на неделю». Внимание представителей частного сектора к проблеме, которого мы так долго добивались, ослабло.

Четыре года спустя Буш принял решение — гораздо быстрее, чем убеждали меня его подчиненные. Это была секретная акция, которую президент должен был одобрить лично. Составитель президентского графика выделил час на совещание по принятию решения, а оно заняло пять минут. Не было ни одной секретной акции, которая бы не понравилась Бушу. Потом оставшиеся пятьдесят пять минут встречи директор национальной разведки произносил вступительное слово. Все нужные люди — старшие члены кабинета, отвечавшие за безопасность страны, — были на месте. Макконел предложил обсудить угрозу финансовому сектору и всей американской экономике. Получив возможность высказаться, он рассказал о кибервойне и о том, как мы перед ней уязвимы. Особенно уязвим был финансовый сектор, который не смог бы восстановиться после потери данных вследствие атаки, которая нанесла бы невообразимый урон экономике. Потрясенный Буш повернулся к министру финансов Хэнку Паулсону, который согласился с такой оценкой. На этом моменте Буш, сидевший за большим столом в Овальном кабинете, едва ли не взлетел. Он быстро переместился во главу стола и заговорил, яростно жестикулируя: «Информационные технологии всегда считались нашим преимуществом, а не слабостью. Я хочу, чтобы так было всегда. Я хочу план, быстро, очень быстро». Результатом стала CNCI (Всесторонняя национальная программа кибербезопасности) и постановление № 54, посвященное вопросам национальной безопасности. Ни один из этих документов не был опубликован, но в каждом из них предлагался достаточно приемлемый 12-этапный план. Однако основное внимание уделялось защите правительственных сетей. Как ни странно, план не был направлен на решение проблемы, с которой началось обсуждение в Овальном кабинете, — проблемы преодоления уязвимости в кибервойне финансового сектора.

Тем не менее Буш потребовал выделить 50 миллиардов долларов на ближайшие пять лет для разработки всесторонней национальной программы кибербезопасности, которая в итоге не стала ни всесторонней, ни национальной. Эта программа, по словам одного хорошо осведомленного человека, — попытка «остановить кровотечение» из систем Министерства обороны и разведывательного сообщества, которая лишь косвенно затрагивает все остальное. Как бы ее ни превозносили, она не направлена на преодоление уязвимостей частного сектора и наших важнейших инфраструктур. Эта более сложная проблема досталась по наследству следующей администрации.

Предполагалось, что в рамках инициативы будет разработана «стратегия удержания от информационной войны и декларативная доктрина». Реализация этой части плана была почти полностью заморожена. В мае 2008 года комитет по делам вооруженных сил сената раскритиковал секретность этой программы в публичном докладе, отметив, что «сложно представить, как Соединенные Штаты смогут провозгласить убедительную доктрину сдерживания, если каждый аспект наших возможностей и оперативных принципов засекречен». Читая это, я не мог не вспомнить доктора Стрейнджлава, который в фильме Стэнли Кубрика ругал советского посла за то, что Москва хранит в секрете существование мощного средства сдерживания — ядерной „машины судного дня“: «Конечно же, весь смысл «машины судного дня» пропадает, если вы держите ее в секрете! Почему вы не рассказали о ней всему миру?» Вероятно, мы храним в тайне свою стратегию киберсдерживания потому, что она не слишком удачна.