Прохора присмотрел и взял в свою конную сотню воевода Семен Мелик, которому Великий князь поручал вести дальнюю разведку во время военных действий. В отряде у Мелика были собраны отчаянные храбрецы, для которых война была ремеслом и смыслом жизни.

* * *

– Гляжу я на тебя, Нелюб, и диву даюсь! – молвил гридень Савва, долговязый и белобрысый. – Всего-то год миновал, как ты в княжеской дружине оказался, а ты уже и в пешей сотне отличиться успел, перешел в конный отряд и здесь живо в десятские вышел. Как это у тебя получается?

Нелюб чистил золой свой островерхий шлем и лишь молча усмехнулся Савве в ответ. Тот уже не в первый раз затевает с ним подобный разговор.

– Я вот уже четвертый год в княжеских гриднях хожу, в сечах участвовал и ранен был, а по-прежнему простой воин, – продолжил Савва, присев на скамью рядом с Нелюбом. – Ладно бы с оружием я плохо управлялся, так нет же – в этом меня упрекнуть нельзя. И трусом я никогда не был. И латы свои каждый день чищу не хуже некоторых. Но кое-кто уже в начальниках ходит, а я в строю опять последний. Разве это справедливо?

Нелюб вновь промолчал, хотя Савва явно обращался к нему.

К Савве подсел гридень Вьюн, смуглый и кудрявый, известный в дружине насмешник и похабник.

– А меня другое возмущает, друже, – Вьюн слегка подтолкнул Савву локтем. – Ты же знаешь Домашу с Гончарной улицы? Красавица – глаз не отвести! К ней какие токмо молодцы клинья не подбивали: и богатые, и видные… Домаша многих привечала, но замуж ни за кого не шла. А тут появился Нелюб и окрутил Домашу за какие-то полгода! Домаша теперь токмо о Нелюбе и вздыхает! А раньше, бывало, позвенишь серебром и берешь Домашу, нагую и покорную…

– Двигай отсель, Вороненок! – рявкнул Нелюб на Вьюна, у которого было такое птичье прозвище за черный как смоль цвет его волос. – Двигай, покуда зубы целы!

– Ну вот, как с ним разговаривать? – с притворной обидой в голосе проговорил Вьюн, обращаясь ко всем, кто находился сейчас в оружейной комнате. – Я правду говорю, а Нелюбу правда почему-то неприятна. Может, в нем говорит его злодейская натура, а? Ведь черного кобеля не отмоешь добела.

– Уймись, Вьюн! – сердито промолвил сотник Пахом. – Не лезь к человеку в душу!

– Эх, Пахом! – Вьюн повернулся к сотнику. – Ведомо ли тебе, что Нелюб увел у меня Домашу, можно сказать, из-под самого носа! Я же в любви ей признавался! На руках ее был готов носить! А она ушла от меня к бывшему разбойнику. Вот обида меня и гложет!

– И меня тоже обида донимает, – вставил Савва. – Нелюб у нас недавно, в сечах с нами не бывал, труды ратные с нами не делил. Однако ж бывший злодей ныне в десятских ходит и нами, честными людьми, верховодит! Как же так получается?

Нелюб убрал вычищенный шлем на полку и вышел из оружейной, хлопнув дверью.

– Глядите-ка, какой гордый! – скривился Савва, переглянувшись со Вьюном.

– Недоумки вы оба! – промолвил Пахом, осматривая свой овальный красный щит. – Нелюба его злодейским прошлым попрекаете, а сами любому человеку в душу наплевать готовы! Всем ведомо, Вьюн, что ты за каждой юбкой приударить горазд. Домаша это сразу в тебе распознала, потому и отвергла тебя. А Нелюб не такой, потому-то он и мил ей.

– Ну, давай, защищай потаскуху! – процедил сквозь зубы Вьюн.

– А твоей обиде, Савка, цена и вовсе – медяк ломаный, – невозмутимо продолжил Пахом, не прерывая своего занятия. – Ты же на хмельное питье падок. Вся дружина это знает. Как праздник, так тебя от чана с пивом не оттащить! Где хмельной мед наливают, там и ты непременно отираешься! Какой из тебя десятник? А Нелюба за прошедший год никто ни разу пьяным не видел. Вот тебе и ответ на твой вопрос.

Уже шестой месяц пошел, как Нелюб переселился с княжеского подворья в небольшой домик Домаши, что на Нижнем Граде. В тамошнем ремесленном околотке на Нелюба поначалу смотрели косо, знали люди об его темном прошлом. Но со временем отношение соседей к Нелюбу изменилось к лучшему. Все видели, что Нелюб исправно несет службу в княжеской дружине, не сквернослов и не драчун, в помощи никому не отказывает. Потому-то, когда зимой Нелюб задумал сложить из бревен сруб для нового дома, вся улица ему в этом помогала.

Теперь у красавицы Домаши было два дома. Один старый и покосившийся, где она прожила больше десяти лет, и рядом большой домина из свежесрубленных сосновых бревен, еще не обжитый, но уже укрытый кровлей из дранки, с высоким новеньким крыльцом из липовых досок.

Домаша с племянницей Ядраной почти весь день трудились, обмазывая глиной недавно сложенную печь в новом доме. Здесь и застал их Нелюб, придя со службы.

Увидев Нелюба, Домаша спрятала за спину руки, по локоть вымазанные желтой глиной, и подставила ему уста для поцелуя.

Нелюб поцеловал жену, приобняв ее за плечи.

– Живо вы тут управились! – сказал он, оглядев печь со всех сторон. – Поди и не присели ни разу. Устала, милая?

Нелюб подошел к Ядране и мягко прижал ее к себе.

– Конечно, притомилась, – ответила та, зная, кто ей действительно посочувствует. – Воду принеси, глину замеси, грязь убери… На ногах еле стою, дядя Нелюб. Матушка загоняла меня совсем! – Рано лишившись родной матери, Ядрана привыкла называть тетку матушкой.

– Ой, бедняжка! – насмешливо проговорила Домаша, наклонившись над деревянной кадушкой и смывая засохшую глину с рук. – Ничего, милая, тебе полезно лишний часок потрудиться! Уродилась ты высокая да ядреная. В четырнадцать лет уже с меня ростом. Не даром Ядраной тебя нарекли.

Ядрана по-старославянски значит «крепкая».

– Я на речку хочу, – капризно промолвила девушка.

– Ступай, – милостиво кивнула ей Домаша.

Засветившись от радости, Ядрана быстро помыла руки, сбросила с себя грязный платок и передник и убежала.

Нелюб сел на скамью у бревенчатой стены, в пазах которой торчал мох.

Домаша села рядом, прильнув к мужу.

– Отчего такой невеселый? – участливо спросила она, ласково погладив супруга по щеке. – Что-то случилось?

– Случилось, – негромко ответил Нелюб. – Завтра в поход выступаем всей дружиной и пеший полк с собой берем. По слухам, Мамай и литовский князь Ягайло этим летом на Москву идти вознамерились. Мамай с юга подойти должен, а Ягайло – с севера. Против Мамая князь Дмитрий Иванович собирает рать под Коломной. Рать из Полоцка и Пскова уже выдвинулась на Ржеву, дабы упредить возможный удар литовцев с той стороны. Владимир Андреевич с той же целью завтра поведет свое войско к Верее.

Домаша теснее прижалась к мужу, словно не желая его отпускать.

– Береги себя в сече, – тихо промолвила она. – Помни, ты теперь не один.

* * *

Нерасторопен и трусоват был боярин Огневит Степанович. Получив приказ от серпуховского князя собрать и вооружить всех мужиков в данных ему на «кормление» деревнях, боярин Огневит потратил на сборы четыре дня. Придя, наконец, в Серпухов с полусотней смердов и своих челядинцев, Огневит узнал, что княжеский полк вот уже два дня как ушел по дороге на Верею.