во взгляде. — а прислугу я услала! — добавила она, шепелявя от избытка чувств и вместо «услала» выговаривая «усвава».

— Прислугу усвава, — шепнула она нежно.

И тут же она чуть не вскрикнула от изумления, а я ударился затылком о косяк. Дело в том, что в квартиру снова кто-то позвонил.

— Это муж! — вырвалось из побледневших уст сильфиды. — Это его звонок! Впрочем, не бойся! — внезапно добавила она, очевидно, осененная остроумной идеей. — Не бойся!

И. торопливо ухватив меня за рукав пальто, она поволокла меня, еще не успевшего освободиться от верхнего платья и изумления, прямо в гостиную. Принятый, таким образом, на буксир, я вскоре благополучно прибыл к обширной тахте, украшавшей собою гостиную сильфиды. Между тем Марья Павловна приподняла ловким движением крышку тахты, и я увидел там весьма обширный ящик.

— Лезь туда! — скомандовало мое божество, кивая на зиявший передо мной ящик. — Да ну лезь же скорее!

Я шевельнулся.

Будь я теперь в первобытном своем состоянии и имей в своем распоряжении опыт сорока пяти лет, я, конечно, изобрел бы способ более остроумный, чем этот ящик, но сейчас я не нашел ничего лучшего, как подчиниться обожаемому существу. И я полез в ящик тахты, как был, в пальто, калошах и шляпе. Вскоре верхняя крышка с ехидным треском захлопнулась надо мной; я услышал торопливые шаги очаровательницы, поспешавшей навстречу к мужу как ни в чем не бывало и по дороге шутливо напевавшей:

— Тру-ля-ля! Тру-ля-ля! Тру-ту!

А затем я услышал, как она снова появилась в гостиной уже в сопровождении мужа.

— Мумочка! Представь себе, какое счастье, мумочка, — услышал я радостный голос этого последнего, очевидно обращавшегося к супруге с ласкательным именем «мумочка». — Представь себе, какое счастье! Я променял нашу тахту на канделябры купцу Семитылову. Вот на эти самые! A-а? Хороши? Что скажешь. Муму? А-а?

Муму ничего не сказала, а я тотчас же припомнил о проклятой страсти мужа великолепной Мумы к мене.

— Ты, кажется, недовольна моей меной? — между тем зазвучал тот же голос. — А за тахтой уже идут дворники Семитылова! Слышишь? Они уже вошли! Федор, Илья! Эй! Это вы? Ужели ты недовольна, Мумочка?

Мумочка на этот раз отвечала:

— Нет, ничего. Довольна, канделябры хорошие!

Итак, обожаемая женщина променяла меня на канделябры и сказала:

— Ничего. Довольна. Канделябры хорошие!

Так была вознаграждена моя возобновленная юность. Я чуть не расплакался в моей темной норе. А через минуту два негодяя подняли меня вместе с тахтой на плечи и понесли из квартиры жестокой изменницы в квартиру купца Семитылова. Однако я прибыл на место моего нового назначения не раньше, как часа через три, ибо негодяи, которым было вручено мое тело, ставили тахту после каждых пяти шагов на снег и, преспокойно рассевшись на моем животе, они курили папиросы, разговаривая в то же время с каждой кухаркой. В конце концов меня все же доставили по адресу и куда-то поставили; а еще через полчаса на мне завалился спать мой новый владелец, вскоре пронзительно захрапевший. Но тут я не выдержал. Сбросив со своего живота крышку, я повалил этого черта на пол и, роняя мебель, побежал вон из комнаты. За моей спиной раздался неистовый вопль:

— Ба-а-тюшки! Гр-рабят!

Когда я уже готов был выскочить на улицу, кто-то схватил меня за шиворот. Затем мне дали подзатыльник, снабдив его нравоучением:

— Не воруй!

Я расплакался и подумал:

«Завтра же найду Сосвятымиупокоева и попрошу перевести меня вновь в первобытное (сорокапятилетнее!!) состояние!»

И тут я проснулся, ибо я спал, конечно. К счастью для человечества, наяву юность еще не возобновляют!

Юмористическая библиотека «Сатирикона».

1912, выпуск 47

Иван БУНИН

День памяти Петра

«Красуйся, град Петров, и стой

Неколебимо, как Россия…»

О, если б узы гробовые

Хоть на единый миг земной

Поэт и Царь расторгли ныне!

Где град Петра? И чьей рукой

Его краса, его твердыни

И алтари разорены?

Хлябь, хаос — царство Сатаны,

Губящего слепой стихией.

И вот дохнул он над Россией.

Восстал на Божий строй и лад —

И скрыл пучиной окаянной

Великий и священный Цэад,

Петром и Пушкиным созданный.

И все ж придет, придет пора

И воскресенья и деянья,

Прозрения и покаянья.

Россия! Помни же Петра.

Петр значит Камень. Сын Господний

На Камени созиждет храм

И скажет: «Лишь Петру я дам

Владычество над преисподней».

Из «Книги стихов».

«Сатирикон», 1931, № 1

Аркадий БУХОВ

Два Наполеона

Да, были два Наполеона:

Один из книг, с гравюр и карт.

Такая важная персона.

Другой был просто — Бонапарт.

Один с фигурой исполина.

Со страхом смерти не знаком.

Другого била Жозефина

В минуты ссоры башмаком.

Один, смотря на пирамиды.

Вещал о сорока веках,

Другой к артисткам нес обиды

И оставался в дураках.

Мне тот, другой, всегда милее.

Простой обычный буржуа.

Стихийный раб пустой идеи.

Артист на чуждом амплуа.

Я не кощунствую: бороться

Со всей историей не мне…

Такого, верю, полководца

Не будет ни в одной стране.

Наполеон был наготове.

Всесильной логикой штыка

По грудам тел и лужам крови

Всего достичь наверняка.