Его войско шло по земле болгарских царей, разоряя города и селения. Как и в прежние времена, простым людям приходилось расплачиваться за деяния властолюбивых правителей. Война жестока. Оттого и к противнику относились с жестокостью. На привалах бывалые воины рассказывали о том, как Василий, воюя с арабами, сжигал и душил дымом тех, кто спасался от ромеев в пещерах, а одного из агарян отправил к эмиру с вестью о поражении и при этом лишил несчастного носа, ушей и рук. В войне с болгарами базилевс был не менее жесток. В один из походов он приказал не брать пленных и щадить только знатных, чтобы в дальнейшем брать за них выкуп и держать в заложниках. Не брезговал он и ослеплением побежденных. Таковыми были и многие из его предшественников. Противники были не менее кровожадны. Болгарский царь Симеон после победы над ромейским войском повелел отрезать пленным носы и отправить их в Константинополь к базилевсу Льву Философу. Никита содрогался от рассказов бывалых воинов. В Русской земле так с пленными не обращались: изувечить противника в бою – одно, измываться над побежденным дело недостойное. Он уже встречал вереницы мирных болгарских жителей, коих угоняли в рабство и на переселение в далекую Армению, разоренные и сожженные селения, но ему предстояло увидеть воочию еще многие из жестокостей войны…

В начале лета войско подошло к крепости Лонга. Тагма разбила лагерь у небольшого пригородного селения. Сотня Гилли расположилась на его окраине, ей было велено стеречь дорогу в крепость. На приступ не пошли, знали, крепости против большого войска долго не продержаться, окружили твердыню плотным кольцом, послали переговорщиков. Время не теряли, следовали порядку: укрепили лагерь, выставили охранение, занялись приготовлением пищи. Вскоре закипели котлы с мясным варевом, благо еще в середине весны стратиги Давид Арианит, Константин Диоген и Никифор Ксифий захватили в Пелагонии и Моглене большие стада скота.

Бакуня ел да нахваливал:

– Хороша еда; мясо не лебеда.

Полочанин Стрига не утерпел, задел дружка вятича:

– Ешь, покуда рот свеж, завянет, никто в него не заглянет. А про лебеду ты верно сказал, мясо с крупой – хорошо, а вот если к ним душистых трав добавить…

Бакуня кивнул на низенький домик, рядом с которым расположилась сотня:

– У хозяев за огорожей всяких трав полно, сходи да нарви.

– А вот и пойду. Заодно на дочку хозяина полюбуюсь, уж больно пригожа. Стройна, высока, глаза словно колодцы, утонуть можно… Глядишь, и словом перемолвлюсь, а там, может, на ночевку позовет.

Стрига отложил еду, приподнялся, Гилли остановил:

– Сиди, сам схожу.

Варяг встал, неторопливо зашагал к дому.

– Видать, и сотнику нашему женка приглянулась, – промолвил Бакуня.

Вятич оказался прав, зацепила Гилли красота женщины, всколыхнула сердце. Вспомнилась ему первая несчастная любовь к девушке, после которой он никого, кроме блудниц, не имел, а ведь хотелось завести жену, детей, и эта мысль согревала каменное сердце сурового воина.

От старика, хозяина дома, ему удалось узнать, что женщина и вправду его дочь, а ее муж погиб два года назад в битве с ромеями при Кимвалунге. От него она имела сына десяти лет. Так и жили втроем. Затеплилась в душе Гилли надежда, что удастся ему понравиться вдове и взять ее в жены, а там, хочешь – здесь оставайся, хочешь – селись в обширных владениях базилевса или в самом Константинополе, а при желании можно вернуться с семьей на родину, в милый сердцу Норег… Мечтания Гилли прервал старик:

– Что желает кентарх базилевса?

Хозяин дома, как и все семейство, отнесся к варягу и его воинам с опаской, опасался, что их ожидает разорение и плен, но, повинуясь приказу рыжеволосого предводителя сотни, наемники не причинили вреда семейству, и старик подобрел. Вот и сейчас он стоял у дверей дома и улыбался.

– Нам бы трав немного, еду приправить.

Старик повернулся, крикнул в открытую дверь:

– Мария! Живко! Возьмите корзинку, нарвите кентарху трав для приправы.

Женщина вышла, встретилась с Гилли глазами, потупила взор, мальчишка глянул исподлобья, но старших ослушаться не посмел, нехотя поплелся за матерью. Последовал за ними и Гилли. Живко стал рвать травы, Мария подсказывала, чего и сколько. Гилли стоял рядом, то и дело бросал на женщину восхищенные взгляды, однако заговорить не решался. Наконец пересилил волнение, вымолвил:

– Большой у вас огород.

Мария кивнула:

– Мой отец грек, его зовут Пантелеймоном. Он долгое время жил неподалеку от Константинополя, выращивал травы и капусту для базилевсов, потом за провинность его отправили на войну с болгарами. В одной из битв он попал в плен и перешел на службу к царю Самуилу, но вскоре был ранен. Моя мать-македонка выходила его, они полюбили друг друга, поженились, поселились здесь, занялись огородом. С тех пор это нас кормит. – Женщина указала на обширный огород с посадками сельдерея, мяты, тимьяна, чеснока, петрушки. – Продаем в крепости. Раньше еще были козы, корова, лошадь… Война отняла все…

Сказала – будто упрекнула. Гилли опустил голову, произнес:

– Война – плохое дело. Воин моей сотни по имени Стрига говорит: «Война – беда, кровь пьет, смертями закусывает». Я вот тоже думаю уйти со службы, найти жену, завести детей, жить мирно. Вот если бы ты…

Мария покраснела, чтобы скрыть смущение, крикнула сыну:

– Живко, мелиссы не забудь нарвать! – Обернулась, посмотрела на Гилли, в карих глазах огонь: – Отец Живко болгарин, его Цветаном звали, он тоже хотел жить мирно.

Гилли отвернулся, посмотрел в сторону лагеря:

– Прости.

Подбежал Живко, вручил корзинку с травами. Гилли принял дар, протянул ладонь к темно-русым волосам мальчика. Живко отстранился, бросил неприветливый взгляд, побежал к дому. Гилли сунул руку за пазуху, вынул кошель с монетами, одну из них протянул Марии.

Женщина попятилась:

– Не надо.

Тонкие изящные пальцы Марии утонули в широкой ладони рыжеволосого воина.

– Тебе сына и отца кормить. – Гилли отпустил руку женщины, нагнулся, положил монету на землю. – Не хочешь брать от меня, возьми от земли.

Мария не шевельнулась.

Варяг пригладил волосы на затылке, сделал шаг в направлении лагеря, остановился, спросил:

– Можно я приду еще… за травой и корзинку принесу?

Мария отвернулась, тихо произнесла:

– Приходи.

Четыре дня подряд Гилли наведывался в дом старого Пантелеймона, вел долгие беседы с Марией, подружился с маленьким Живко. Боевой нож-скрамасакс, подаренный варягом, смягчил сердце мальчишки, и на третий день их знакомства сын Марии с улыбкой встретил воина базилевса в своем огороде. На исходе четвертого дня Гилли тайком покинул стан, предупредив об этом только Бакуню. Пришел под утро, невыспавшийся, но счастливый. К полудню снова пошел за травами к Марии и задержался дольше обычного. Бакуня подначил: