Я не промолвила ни словечка, даже не кивнула. Струсила. Прямо во сне. И моя тайна ушла, а я не узнала, какая она. И поняла, что упустила что-то очень важное.

Теперь я думаю о Сашке, а вижу Мишку. Начинаю думать о Мишке, а вижу Сашку. У меня в голове каша, и я не знаю, как быть. Мне позвонил Сашка и стал что-то мямлить.

– Короче, – сказала я.

– Мы с тобой больше не увидимся, – ответил он. Как в кино!

Мне стало смешно. Я уже не плачу, я думаю о лунной дороге, которая начинается и кончается там, где никого нет. Тайна дороги в том, что она не достроена. Значит, по ней не дойти? Как искать свою тайну?

Я решила дождаться Мишку во дворе, чтобы поговорить. И отыскала дорожку, которая никуда не вела. Она набухла мокрой глиной и стала скользкой, как лед. Я дошла по ней до грязного снега, развернулась назад и пошла к грязному снегу, туда, где кончалась дорожка.

– Лиза!

Я оглянулась и увидела Мишкиного папу. Он шел по дорожке из глины, которая теперь вела ко мне.

– Здравствуй! – Он улыбнулся, и глазные морщинки прыгнули вверх.

– Привет! – Я улыбнулась в ответ, и мои глазные морщинки тоже скакнули вверх.

– Гуляешь? – спросил он.

– Вроде того.

– Посидим? – он кивнул на скамейку.

– Посидим, – удивилась я.

Мишкин папа, оказывается, тоже маялся от безделья. Зачем ему я? Но мне вдруг стало приятно, и я улыбнулась опять.

– У тебя мамина улыбка, – сказал он.

– Ага. – Я села на скамейку вместе с ним. – Я яблоко от маминой яблони.

Он рассмеялся и замолчал. Он молчал, я не знала, о чем говорить, и потому сказала:

– А Мишка от вашей.

– Вроде того, – он улыбнулся. – Такой же хулиган, как и я.

– Вы хулиган? – засмеялась я.

– Был, – поправился он. – В школе. Потом все вырастают и становятся…

– Нудными, – подсказала я. – Ведь все тайны уже разгаданы. Жить становится неинтересно.

– Нудными? Можно сказать и так. А вот тайны никуда не деваются.

– У вас тоже есть тайна? – поразилась я.

Мишкин папа симпатичный, но он обычный взрослый в правильном пальто, костюме и галстуке. С портфелем!

– Кажется, да. – Он отвернулся. Короткий ворс на его черном пальто заблестел синим на солнце.

– Вы ее ищете? Вашу тайну? – Меня охватило неудержимое любопытство. Может, он что-то знает, чего не знаю я.

– Нет, – медленно ответил он. – Я ее нашел.

– А если я тоже хочу узнать свою тайну? Где и как ее искать? – Я засмеялась, потому что смутилась. Вопрос прозвучал глупо.

– Совсем не там, где ты думаешь. Или она сама тебя найдет. – Он тоже улыбнулся, но глазные морщинки остались внизу. Я впервые видела, чтобы человек улыбался только губами. Это было неприятно, будто тебе врут.

– Я вас не понимаю. – Я отвернулась в сторону дорожки, которая никуда не вела. Мокрая глина светилась красным в лучах заходящего солнца.

– Не понимаешь?

И он рассказал мне о рыцарском ордене ассасинов[6]. О воинах ислама, идущих на верную смерть во имя Аллаха, а на деле ради истины Заратуштры. О девяти ступенях посвящения в средневековый рыцарский орден профессиональных заговорщиков и убийц, где главари вместо ислама исповедуют зороастризм и коварство, а рядовые погибают, так и не узнав, что их жертва напрасна. Я хорошо это запомнила и думаю об этом даже сейчас.

– Зачем мне это знать?

– Ты же сама этого хотела.

– Хотите сказать, что истины нет?

– Есть. Только она перевертыш.

Я ему почему-то поверила. Наверное, потому что каждый день через свое окно я видела спекшееся кладбище реальных вещей, недотянувших до своего идеала. Если бы я не узнала Мишкиного папу, я бы не поняла, что такое идеальный отец. А теперь мне нужно было узнать, каков мой реальный отец. И отправить его на кладбище или канонизировать.

– Мам, – наконец решилась я. – А кто мой отец?

Мама испуганно вскинула на меня глаза.

– Не хочешь, не говори, – отступила я. – Я просто так спросила.

– Потом, – она прятала глаза. – Когда повзрослеешь.

– Ладно. – Я помолчала. – А разве четырнадцать лет еще не взрослость?

Мама неопределенно повращала рукой в воздухе. Я решила ее не добивать и ушла к себе. Замесила кукольное тесто и посмотрела на себя в зеркало. У моей мамы нормальные щеки, у меня толстые. В отца? У мамы карие глаза, у меня почти черные. У нее мягкие волосы, у меня жесткие. Они вьются на концах и топорщатся над ушами полукольцами. Мне приходится приглаживать их водой, они высыхают и расправляют крылышки. Крылышками их называет Мишка.

Я позвонила Мишке и велела ему прийти.

– Сними с меня маску, – попросила я.

– Ты ж еще не померла, – засмеялся он.

– Болван! – крикнула я и вдруг заплакала.

– Ты что, Лизка? – испугался Мишка. – Я ж пошутил. Не реви.

Я ревела и терла кулаками глаза, а слезы все не кончались.

– Лизка, ты чего? – бубнил Мишка. – Да я десять масок с тебя сниму. Не реви, Фекла.

– Я не Фекла! – закричала я. – Уйди! Уйди отсюда! Болван!

Мишка протянул ко мне руки, я горстью схватила кукольное тесто и запустила им в его лицо. Оно попало в лоб и потекло вниз. Мишка прихлопнул тесто ладонью и медленно размазал его по всему лицу.

– Сними с меня маску, Ромашова, – серьезно сказал он. – Посмертно.

– У тебя на носу бородавка, – сквозь слезы ответила я.

– У всех болванов на носу бородавки. – Он сковырнул ногтем бородавку из теста.

– Дурак, – проворчала я.

– Болван. – Он собрал глаза в кучку и свесил набок красный язык.

– Дурак, – не согласилась я. – Только дураки в твоем возрасте показывают язык.

– Что приключилось?

– Ничего. Иди, – попросила я и отвернулась. Разговор был окончен.

Мишка потоптался и ушел. Разве можно объяснить, что случилось? Рассказать именно ему, Мишке. Счастливому парню из счастливой семьи. Он все равно не поймет.

Я лепила уменьшенную копию своего лица весь вечер и всю ночь, пока не получилось похоже. Потом высушила феном и наклеила из черного каракуля шевелюру и усы, а на место глаз – черные бусины. Мой воображаемый отец получился похожим на упитанного конокрада. Тогда я постригла его усы щеточкой и подровняла кольца у шевелюры. И он стал копией Гитлера, страдающего базедовой болезнью. Я полюбовалась больным Гитлером и решила отца не искать. Зачем мне такой отец?