— Насколько мы знаем, не было, — сказал Михаэль, — но следует проверить.

— Если бы были, то мы об этом уже узнали бы, — ответила Авигайль. — Думаю, эту возможность нужно отбросить. Если и был яд, то в этом компоте, который исчез.

— Что еще, — продолжал Михаэль, — что еще было не так, когда она вернулась?

— Двери оказались закрыты. Но это отражено в отчете.

— Какие двери? — переспросил Нахари.

— Раздвижные между палатами, — объяснила Авигайль. — Я точно не знаю, потому что не была в лазарете.

Михаэль взял салфетку, на которой лежал не съеденный им бутерброд, и желтым карандашом стал рисовать примерный план кибуца.

— А Симха Малул поклялась жизнью своих детей, что оставляла их открытыми.

— И куда мог деться поднос с компотом? — спросил Бенни.

Авигайль пожала плечами:

— Она не нашла его, но она его особо и не искала, поскольку все ее внимание было сосредоточено на Оснат, которую рвало. А потом ей нужно было привести палату в порядок.

— И конечно, она не видела, чтобы кто-нибудь выходил из лазарета, — произнес Нахари.

Авигайль ответила:

— Ну, имейте же совесть! Неужели бы я промолчала о чем-нибудь подобном?

— Но ведь кое-что ты нам не хотела рассказывать, — напомнил Нахари, катая толстую сигару между пальцев.

Сарит спросила:

— Значит, все было убрано, и ни компота, ни паратиона, и она никого не видела?

— Ни души, — подтвердила Авигайль. — Я об этом с ней толковала дольше всего. В лазарете были только люди, о которых мы знаем.

По поведению Нахари Михаэль понял, что тот, скорее всего, готовит ему ловушку. Шорер не зря предупреждал, что Михаэля ожидает взбучка.

Начиная работу по новому делу, Михаэль не ощутил тех особенностей, которые были характерны для следовательской работы в его прежнем подразделении. Там все было естественно, работа была полна опасностей и приятно возбуждала. Здесь он чувствовал себя так, словно попал в чужую страну. Стиль Нахари резко отличался от того, как себя вел его начальник в Иерусалиме. В новой конторе не было явных трений и нельзя было спрятаться за шуточками типа «У него сегодня месячные», но и на близкие отношения, которые у него возникли на старом месте работы, здесь тоже рассчитывать было нельзя.

Ему было обидно доказывать, кто он и чего он стоит, но вместе с тем сложившаяся ситуация заставляла его следить за своими словами. Вне стен конторы Михаэль встречался со своими подчиненными только по служебной надобности, а вечером забредал в ресторанчик Меира, где мог просто посидеть напротив Эммануэля Шорера, не ожидая от него разноса, который позволял себе его прежний начальник.

В новой конторе на него никто не злился, но и особого уважения тоже не выказывал никто. «Привыкай, — говаривал в первые дни Шорер, — я надеюсь, что ты станешь первым полицейским комиссаром с магистерской степенью. Хорошо, что ты не ашкенази. В противном случае тебе не видать такого продвижения и уж точно не работать в следственном органе. Ты получил то, что получил, и отнимать это у тебя никто не собирается. Может, Нахари и не самый лучший начальник, но у тебя помимо него всегда найдутся люди, с которыми можно поговорить. Здесь все профессионалы, и у каждого свой стиль». Шорер, как всегда, четко формулировал то, что только формировалось в подсознании Михаэля. Да, он боялся «оказаться не в своей стихии», чувствовать отчуждение, которое не покидало его в течение всего дня, непонятной тревоги, от которой появлялась бессонница, ранее возникавшая только при расследовании особо трудного дела.

— У тебя ведь, наверное, завелась уже пятая колонна? Разве у Нахари нет секретарши? — спросил Шорер, и Михаэль засмеялся. Но тут же его смех прервался, и он заговорил с несвойственным ему темпераментом:

— Вся контора провоняла Тель-Авивом, это совершенно иная территория. Я их не понимаю, они по-другому устроены. Да, у него есть секретарша, и она выглядит как будто только что из парикмахерской — волосок к волоску. Про нее можно сказать все, что угодно, но никогда не скажешь, что она работает в полиции. На меня все эти изыски действуют крайне отрицательно, — со вздохом произнес он, — это не секретарша из моей прежней конторы, которая на рабочем месте могла грызть рогалики и красить ногти.

— Не говори чушь, — сказал тогда Шорер. — Я за тебя не беспокоюсь. Ты быстро ко всему привыкнешь. Меня беспокоит другое.

Шорера беспокоили вещи, о которых они не говорили. Например, что Михаэлю было сорок четыре, а он все еще жил один. С момента развода прошло уже четырнадцать лет, и в течение семи из них Майя, которую он скрывал от всех, удовлетворяла все его романтические порывы. Он никогда не заговаривал о ней с Шорером, но тот и так догадался, что у его подопечного связь с замужней женщиной. Однажды он даже спросил Михаэля об этом, но тот отказался отвечать. С тех пор как он порвал с Майей, в его жизни так и не появилась женщина. Как-то Шорер оглядел его критически и сказал:

— Мужчине нужна жена. Ты думаешь, что ты — Шерлок Холмс? Да у тебя даже скрипки нет. Я знаю, что детективы не умеют влюбляться, но оставаться в жизни перфекционистом тоже глупо. Последний раз я видел тебя с девушкой много месяцев назад.

Михаэль в ответ только смущенно улыбнулся.

Впервые в жизни новое дело пробудило в нем инстинкты ищейки. Он сам удивлялся тому, с какой энергией взялся за него. Нахари заговорил с ним о смерти Оснат Харель, и он увидел в этом возможность что-то доказать самому себе и другим. Но если бы его спросили, что он хочет доказать и кому, то вряд ли бы он нашелся, что ответить. Михаэля постоянно что-то настораживало. Настораживало то, что Нахари, разговаривая с ним, никогда не покидал своего кресла. Это был мужчина невысокого роста, но не толстый, а плотный. К тому времени Михаэль умел читать язык тела невысоких мужчин. Он знал, что свою неловкость они скрывают, когда разговаривают сидя в кресле и приглашают собеседника сесть, как только он входил в кабинет. В Нахари все говорило о том, что он не чужд нарциссизма. Ярко-зеленые футболки подчеркивали его бицепсы — отчаянная попытка казаться молодым. Но Михаэль воспринимал это как излишнюю патетику, тем более что лицо и седые волосы с избытком подтверждали, что Нахари уже пятьдесят три.

Михаэль смотрел на квадратный подбородок, на жесты мачо, на то, как Нахари лизал сигару, прежде чем ее закурить, и ждал, когда его прозрачные глаза остановятся на нем. Но они выбрали Махлуфа Леви. Тот сидел в самом углу и делал вид, будто он уже все доказал в этой жизни и его больше ничего не волнует.

— Ну, что — нашли поднос с компотом? — спросил Нахари.

Леви ответил с легким вызовом:

— Нет, я его и не искал. Откуда мне было знать, что он вообще существует?

— Я думал, — медленно произнес Нахари, попыхивая сигарой, — что вы уже успели поговорить с… как ее… Симхой Малул.

Леви посмотрел на него испуганно: