— Послушай, Инга…

— С превеликим усердием внимаю!

Нет, совершенно невозможно вести диалог, когда она разговаривает с ним этим идиотским тоном. И Паша замолчал. Молчала и Инга. А потом заговорила. Совсем другим голосом, без ребяческого глумления.

— Скажите, Павел Валерьевич, вы хоть удовольствие получали? Не зря же это все было? Вам было приятно вот это все — унижать, издеваться, смеяться за спиной, обманывая? Приятно было? Зачем-то же это было вам нужно. Вряд ли выгода. Значит, удовольствие. Было вам приятно со мной, Павел Валерьевич?

Черт. Че-е-ерт… Верните то идиотское ерничанье.

— Послушай, Инга. Все было совсем не так, как ты думаешь. Я не имел дурных намерений. Я написал тебе… случайно.

— Это как? — картинно изумилась она. — Может быть, это ваша великолепная задница мне написала? Ну, знаете, как это бывает — положил телефон в задний карман джинсов, а он там шалить начал, если ты куда-то жопой прислонился. А ваша-то роскошная задница могла и в соцсетях сама зарегистрироваться, и девиц клеить. Не попа, а спам-бот!

— Инга! — поморщился Паша. Беседа принимала все более абсурдный оборот. — Да какой к черту спам-бот! Я… я пьян тогда был.

— Чудесно! — он тут же остро невзлюбил эту ее широкую и насквозь фальшивую улыбку. — Я всегда знала, что знакомиться со мной можно только по пьяни.

— Я не то имел в виду! — Паша понял, что начинает орать. Чудесно. Оказывается, он для этого пришел. Чтобы проораться.

— А что вы имели в виду? — Инга продолжила кривляться. — Ладно, черт с ним, с первым разом. Потом-то вы были трезвый. На совещании, например. Чудесно же провели время, а, Павел Валерьевич. Вам понравился Никлаус Вирт, проект «Оберон»?

Паша молчал. У него не было ответов. Он даже самому себе не мог ответить — зачем он сюда пришел.

— Что же вы молчите, Павел Валерьевич? — продолжила Инга вдруг другим, совершенно тихим и горьким как желчь тоном. — Было приятно, а? Или хоть смешно? Вот на совещания тогда, а? Смешно же было. Верховный канцлер Вирт, очуметь как смешно! — тут она задохнулось своими словами и зажала рот рукой. На бледных щеках начал разгораться румянец. Инга смотрела на него поверх ладони. А потом отняла от лица руки. — Уходите. Зачем вы пришли? Уходите. Проваливайте к черту!

И снова уткнулась в ладони. Все бездну сотворенного им безобразия Паша понял в эту минуту. Когда она стояла, закрыв лицо руками, и повторяла в них глухо: «Уходите. Пожалуйста, уходите, прошу вас».

Каток ты, Паша. Подлый и асфальтоукладочный. И девочку ты раскатал в плоскость. Попробуй, верни ее теперь обратно в трехмерный мир.

Он уже видел ее спину. А своей он ей не покажет. Паша сделал шаг вперед. И обнял Ингу.

Прижал ее голову к своему плечу, обхватил двумя руками. Так, как надо было делать тогда, у памятника покорителям космоса. Если б он так сделал тогда, возможно, не было бы сейчас столько боли в темных глазах и столько горькой желчи в голосе.

Инга замерла в его руках. Кажется, даже дышать перестала. А он осторожно погладил ее по голове. Обалдеть, какие у нее мягкие волосы. Наверное, у детей такие. Паша привык к своим, жестким. У Алены тоже от постоянного окрашивания были довольно жесткие. А у Инги — мягкие, как пух. И совсем тонкая спина под ладонью другой руки.

Слова вырвались сами собой. Их Паша не ждал от себя. Он их не планировал произносить.

— Прости меня.

Эти вырвавшиеся слова удивили его. А уж как они удивили Ингу. И слова, и его действия.

— Что… что вы делаете, Павел… Валерьевич?.. — почему-то шепотом спросила она ему в плечо.

Ах, если бы он сам знал. Инга подняла к нему лицо с огромными от изумления глазами. И через секунду получила ответ на свой вопрос.

Паша ее поцеловал.

От нее почему-то совсем не пахло табаком. У нее почему-то мягкие и сухие губы. У этой девчонки с язвительным языком и острыми как бритва мозгами почему-то мягкое все. И волосы, и губы, и щека.

Он не знал, зачем ее поцеловал. Зачем коснулся сухих теплых губ своими. И уже тем более не было ответа, зачем он раздвинул ее губы языком. Зачем скользнул языком внутрь и начал аккуратно гладить ее там. Когда коснулся ее языка своим и… и вдруг… вдруг это касание стало взаимным… не только он, но и его… в голове загудел какой-то колокол.

А когда почувствовал ее пальцы на своей шее, ощутил, как они зарываются в его волосы — тогда гул стих и на смену ему пришло абсолютно иррациональное и совершенно неправильно чувство правильности происходящего. Поэтому поцелуй долго не кончался.

А когда губы все же разъединились, то Паша посчитал нужным ответить на заданный ему черт знает сколько времен назад вопрос.

— Я тебя целую.

— А… зачем?

— А затем.

И поскольку руки ее по-прежнему покоилась на его шее, поскольку губы ее уже совсем не сухие, а влажные и припухшие, потому что смотрит она на него совсем не как на «добрый день Павел Валерьевич»…

В общем, они снова поцеловались. И снова целовались. С каким-то совершенно неуместным упоением, которого Паша никак не ждал от себя. И от этого визита. А чего ждала и что думала Инга — он даже и представлять не решился. Но она позволяла, подставляла и целовала. И это, скажем откровенно, слегка выбивало почву из-под ног.

Надо, надо возвращаться на землю.

Впрочем, размыкать руки он не собирался, ее голова так правильно и уютно прижимается к его плечу.

— Инга… — он говорит это в темную макушку. В мягкие как у ребенка волосы. И имя у нее, оказывается, тоже мягкое. Если его шептать. — Послушай. Я прошу тебя. Пожалуйста. Дай Патрику шанс объяснить все. Не… не выкидывай его из своей жизни. Дай ему еще один шанс. Пожалуйста. Ты ему… мне… очень нужна.

Это была самая дурацкая просьба, что Паша произносил в своей жизни. А просить он вообще не любил и всячески избегал этого. От этого, наверное, вышло как-то нелепо и нескладно.

Инга отняла свою голову от его плеча и отступила. А он не знал, на что смотреть. На влажные губы, на огромные потрясенные глаза или на растрепанные темные волосы.

— Хорошо, — тихо и хрипло проговорила она. — Я… я это сделаю. А теперь уходи… те. Оба.

Паша не знал, что его удержало от улыбки. Теперь он един в двух лицах. Как какой-то божок.

— Уже ухожу, — он отступил, завел руку за спину и нащупал дверную ручку. Нажал.

— Я напишу тебе примерно через час, ладно?

Она кивнула. Прежде чем развернуться и уйти, Павел подался вперед и быстро поцеловал в угол мягких губ. И быстро ретировался.

***

Он ехал домой и улыбался. Он ехал домой и трогал пальцами губы, словно не веря, что это было на самом деле. На светофоре Паша отогнул защитный козырек и посмотрел на свое отражение. Что у него с глазами? Странные какие-то.