Описываемая современниками реакция на возвышение Джулио Мазарини была очень противоречивой. Ларошфуко отмечал: «…легко представить себе, как эта новость удивила и потрясла противную ему (то есть Мазарини. – Л. И.) партию». А вот мнение д'Артаньяна: «Выбор королевой Его Преосвященства на должность первого министра ничуть не огорчил ни герцога д'Орлеана, ни принца де Конде, с кем Ее Величество решила находиться в добрых отношениях, чтобы не подавать повода для омрачения счастливого начала правления ее сына. Кардинал утвердил ее в этой решимости и приспособился к ней сам из страха, как бы не посадить их обоих себе на шею».

Вообще при дворе ожидали, что наследник Ришелье быстро опустит руки. Он казался хотя и неглупым, но политически слабым, то есть наиболее изолированным от всяческих группировок членом старой администрации. Кардинал был человеком вне партий и, как многие думали, без сильной поддержки в самой Франции. Исключая королеву, конечно.

Так или иначе, наследство Ришелье оказалось очень тяжелым. На первых порах Джулио приходилось быть весьма осторожным. Он знал, что ему завидуют, знал, что люди перешептываются о том, что королева удостоила его такой чести в ущерб стольким французам. Поэтому он не стал выставлять напоказ и тщательно скрывал свое стремление к власти и богатству, притворяясь весьма непритязательным. Мазарини заявлял, что ему ничего не нужно и что, поскольку вся его родня осталась в Италии, ему хочется видеть во всех приверженцах и родственниках королевы своих родичей. Что он, мол, добивается для себя высокого положения лишь для того, чтобы осыпать их благами. Неудивительно поэтому, что оба принца (Гастон и Конде) первое время не имели ничего против Мазарини и даже оказывали ему покровительство.

Кардинала-министра явно недооценивали. Аристократы-оппозиционеры, такие как Ларошфуко, имели достаточно лестное, но не совсем правдивое мнение о нем: «Он не заглядывал вдаль даже в самых значительных планах, и в противоположность кардиналу Ришелье, у которого был смелый ум и робкое сердце, сердце кардинала Мазарини было более смелым, нежели ум». Но последовавшие события показали, что Джулио Мазарини был не менее дальновидным, чем Ришелье, ловко пользовался промахами врагов и умел обходить притязания тех, кто домогался его милостей, заставляя надеяться на еще большие.

Правда, очень скоро некоторые его проделки раскусили. Как уже говорилось, Шавиньи было предложено оставить пост государственного секретаря и передать его в руки Ломени де Бриенна. Через некоторое время Шавиньи, однако, пришлось вернуть. Одновременно и у господина де Бутилье отняли заведование финансами. Этот важный государственный пост Мазарини решил контролировать сам с помощью своих ставленников. И именно при нем впоследствии выделились такие незаурядные и известные всей Европе финансисты, как Николя Фуке и Жан-Батист Кольбер. Теперь же сюринтендантом финансов стал президент де Байель, а генеральным контролером – один из людей Мазарини д'Эмери. В 1647 году д'Эмери становится сюринтендантом финансов. Должность государственного секретаря по иностранным делам получил другой верный человек кардинала – Мишель Летелье.

Перемещения в правительстве насторожили многих аристократов, старых служак-бюрократов и титулованных дворян, закаленных в бесчисленных заговорах против бывшего кардинала. Все они, считавшие себя друзьями королевы, сейчас надеялись получить награды и восстановить свои привилегии.

Вскоре при дворе стали все чаще замечать сходство покойного и нового первых министров Франции. Недаром в сентябре 1643 года в Париже появилось в свет сатирическое рондо «Перевоплотившийся Ришелье». Оно начиналось такими словами:

Оппозиции сильной власти еще предстояло с немалым интересом в течение ряда лет наблюдать эту странную мимикрию. Столетие спустя в «Новом кратком хронологическом курсе Франции» будет дан небольшой сравнительный анализ основных черт характера обоих министров: «Кардинал Ришелье был более значительным, разносторонним, менее осторожным; кардинал Мазарини был более ловким, умеренным и последовательным; первого ненавидели, над вторым смеялись, но оба были хозяевами государства».

В этом описании не все можно назвать правдой. Джулио Мазарини был не менее разносторонним человеком, чем Ришелье. Впоследствии он вызывал не меньшую, если не большую, ненависть к своей особе во время великой французской смуты, называемой Фрондой.

А сейчас оппозиция начала концентрироваться вокруг фигуры герцога де Бофора, возмущенного тем, что на него не просыпался град всевозможных почестей. Он был явно обманут ласковым обхождением королевы и ее первого министра, в котором поначалу не видел серьезного соперника. На активные действия герцога де Бофора толкала его мнимая влиятельность, но еще больше – общее и малообоснованное представление о его заслугах и доблести. Большинство приближенных королевы примкнуло к герцогу, и с тех пор двор стал разделяться на его сторонников и сторонников Анны Австрийской.

В беседах с королевой герцог де Бофор стал все чаше намекать, что ей надо бы вернуть ко двору ее старинную подругу герцогиню де Шеврез. Многие ожидали, что возвращение герцогини вследствие ее старой дружбы с Анной Австрийской склонит чашу весов окончательно либо в сторону де Бофора, либо в сторону первого министра. Имевшего беседу с королевой Ларошфуко очень поразило, что Анна отнеслась к идее возвращения подруги равнодушно и даже как-то с опаской. Французская королева уже давно целиком поддерживала действия и планы Мазарини. Любовь и жизненный опыт сделали свое дело.

– Я люблю герцогиню по-прежнему, но уже потеряла вкус к развлечениям, объединявшим нас в юные годы. Я боюсь показаться ей изменившейся и знаю по опыту, насколько госпожа де Шеврез питает страсть к интригам, способным нарушить спокойствие регентства. И полагаю, что она может быть раздражена доверием, которое я оказываю кардиналу Мазарини, – говорила Анна герцогу Ларошфуко, которому было поручено сопровождать герцогиню де Шеврез из Фландрии в Париж. Ему было также приказано научить ее уважению к особе первого министра и помочь ей понять, что многое изменилось с тех пор, как она покинула Францию.

И вот все еще красивая, но несколько увядшая, герцогиня прибывает в Париж. Она хорошо помнит отношения, в которых находилась с королевой до своей ссылки. Поэтому поначалу надеялась, что едва вернется, как получит большое влияние в правительстве. Естественно, благодаря королеве. Но по прибытии герцогини Анна Австрийская встретила ее не только довольно безразлично, но еще и с достаточным высокомерием. Де Шеврез разочаровалась во всех своих надеждах. Стало понятно, что королева более не приблизит ее к себе.

Государственные планы, вынашиваемые герцогиней, были отнюдь не малого масштаба. Она желала не более не менее сделать первым министром своего бывшего любовника и хранителя королевской печати де Шатонефа. В свое время с ним обошлись еще хуже, чем с ней. Ее сослали, а он десять лет безвыездно провел в Ангулемском замке почти как в тюрьме. Кроме того, мадам де Шеврез хотела повысить в должностях еще нескольких своих друзей.