Талия закрыла глаза и покатала вино на языке. Затем открыла глаза и сказала:

— Самое поразительное, с чем я столкнулась, живя в Нью-Йорке, — это как американцы, особенно некоторые мужчины, умудряются напрочь похерить все удовольствие от вина.

— Поразительное? Что именно? — с любопытством склонила голову набок Зоя.

— Мне кажется, они его боятся, — задумчиво произнесла Талия. — У них явные проблемы с чувственностью вина… сексуальностью, если угодно. — Она покрутила бокал, любуясь рубиновым цветом напитка. — Им хочется рассуждать о вине, а не чувствовать его. Чувства пугают их до смерти, и они начинают выхолащивать вино, пытаясь его исчислить — сыплют цифрами о процентном содержании кислот и сахара, пускаются в бесконечные разглагольствования о производителях, метеорологии и дюймах осадков. Им нужно коллекционировать вино, а не наслаждаться им. В их полусектантском мирке заправляют самопровозглашенные бонзы — сомелье, коллекционеры, прочие чокнутые, которые даже разговаривают на известном только им языке. У них свои догмы — какое вино хорошо, а какое — нет, под какое вино какая закуска, какие бокалы использовать; у них такие ритуалы — куда там любой религии. У них свои книги и журналы, которые заучиваются наизусть, как «Отче наш». Они исповедуют концепцию вина, а не пьют его — сплошная болтология. — Талия презрительно взмахнула рукой. — Все они смахивают на трутней из секты Муна. Их проблема в том, что они настолько загружены своим логическим и счетоводческим дерьмом, что уже не могут насладиться чувственностью или просто получить удовольствие… Более того, мне кажется, они делают это специально, — продолжала Талия, — потому что боятся того, что не могут сосчитать, ведь если сосчитано, значит — под контролем. В религии все то же самое. Страх ощущений, раболепный ужас перед тем, что чувствуешь, противопоставленным тому, что не можешь чувствовать, — вот почему религии мужского господства изгнали Великую Богиню: она чувственна и сексуальна. Мужикам понадобилось укоротить Бога так же, как они делают это с вином.

Талия прервалась и глотнула вина.

— И ты все это поняла из того, как некоторые мужчины пьют вино? — изумленно спросила Зоя.

— Это все, — пожала плечами Талия, — о восприятии невыразимого, о том, что чувства превалируют над мышлением, о том, что в ощущении вина и Создателя есть много общего. И то и другое должно быть прочувствовано, пережито, а не постигнуто разумом и заанализировано до смерти. Логика создала западную цивилизацию, но логикой нельзя объять бесконечность или объяснить чувство. Богиня — это создательница мира и жизни. Порождение — сексуально, испокон веку эта функция принадлежит женщинам и неподконтрольна мужчинам. Вот в чем проблема. Им же необходимо все контролировать, а раз уж они не могут контролировать собственные побуждения, приходится контролировать их результаты… Большинство законов о сексе ограничивают поведение женщин, а не мужчин. Мужчины преступают закон, подмигивая и ухмыляясь, а женщин за такое пригвождают к позорному столбу, чураются или сжигают заживо. Много веков манипуляторы «мужских» религий не могли справиться с непостижимой чувственной природой Великой Богини-Создательницы, так что они постепенно оттерли ее до положения мелкой богини плодородия и превратили секс из приятного духовного опыта в грязное сношение. Только так они могли создать видимость контроля головы над головкой.

— Целая теория, — покачала головой Зоя и сделала глоток вина.

— Ну, у меня было несколько лет, чтобы сформулировать мою всеобщую теорию поцов, — сказала Талия. — Но я не для этого разоряю винные запасы. Расскажи мне про своего друга-фальсификатора.

— Вот уж был поц, — сказала Зоя.

— Какая жалость, — посочувствовала Талия.

— Вовсе нет, — шаловливо рассмеялась Зоя, поставила бокал и развела руки в рыбацком жесте «вот такая сорвалась»: — Всем поцам поц.

Талия расхохоталась так, что пролила вино себе на платье.

— Ладно тебе, расскажи, — сквозь смех попросила она. Зоя подняла бокал и, отпив еще глоток, начала:

— Я познакомилась с Эриком в Амстердаме на летних каникулах, по-моему, между вторым и третьим курсом УКЛА. У меня была практика в «Стедлийк Музеум», и я жила в голландской семье, у которой был дом у Фондельпарка — это их местный Сентрал-Парк — недалеко от музея. Как-то раз — а работала я там еще недолго — один из ассистентов куратора попросил меня помочь ему вернуть картины — тем художникам, кому отказали в экспонировании. — Зоя печально покачала головой. — Это был самый мрачный день в моей жизни. Очень грустно.

— Отвергнуть работу — отвергнуть художника, — понимающе подтвердила Талия.

— Я серьезно, — вздохнула Зоя. Она прикрыла глаза, вспоминая подробности того дня. — И вот последний адрес, куда мы должны были заехать в тот день, был в огромной кирпичной развалине западнее Зеедейка — основного района «красных фонарей». У нас оставалось несколько сюрреалистических картин одного голландца по имени Эрик ван Броек.

— Ван Броек? — переспросила Талия. — Он же знаменитость. Его картины уходят по сотне тысяч долларов.

— Мне и самой понравились, — согласилась Зоя. — Фактически первые комиссионные, которые я получила, когда стала брокером, были от продажи его картин в США. Но тогда еще критики живого места на его работах не оставляли.

— Критики, — прошипела Талия. — Эти бесталанные неудачники, которые пытаются оправдать собственную бесполезность, смешивая с грязью работы, которые сами не в состоянии создать.

— О, я вижу, ты встречалась с моими знакомыми, — удивленно приподняла брови Зоя. Обе улыбнулись. — Как бы там ни было, то была наша последняя остановка, и я одна перла эти картины в студию на третий этаж. Раньше там был пароходский склад. Я была для Эрика человеком новым, так что когда он открыл дверь, лицо у него было любопытным и открытым. И потным. Он был очень, ну просто очень высокий, как и большинство голландцев, под семь футов… жилистый, мускулистый — как профессиональный баскетболист. — Зоя снова прикрыла глаза, мысленно возвращаясь в то время. — Его руки торчали из заляпанной краской толстовки с оторванными рукавами. Ниже — спортивные шорты, но они почти не скрывали эти неправдоподобно мускулистые ноги; а на его плечах висело полотенце. — Зоя открыла глаза и посмотрела на Талию. — За его спиной, внутри на потертом полу стоял спортивный тренажер со штангой. И по всему телу Эрика стекал пот.

— Судя по твоему голосу, тебя от этого зрелища как молнией шарахнуло.

— Еще как, — сказала Зоя, вяло улыбнувшись. — Шарахнуло. Разряд у него получился что надо. Мир вокруг испарился в мгновение ока. Может, это был запах пота, может, вид его замечательного тела, но я застыла как соляной столп. Вдруг я почувствовала, что у меня все намокло. Мне было двадцать, и я никогда не была настолько ошеломлена. — Зоя притихла, глядя куда-то в пространство.

— Ну и дальше? — напомнила Талия.

— Я была настолько ошарашена, что выронила обе картины. Стук упавших картин разбил мгновение вдребезги. Художник взглянул на меня сверху вниз, понял, зачем я пришла, забрал картины и захлопнул дверь перед моим носом.