У входа к «Греку» остановилась машина, и он встал из-за стола, подошел к двери и окликнул входивших к «Греку» ребят. Те оглянулись и не спеша перешли улицу. В руках у Винни был сверток. Гарри встретил ребят на пороге, они вошли и, налив себе пива, плюхнулись на стулья. Винни положил сверток на стол и разорвал бумагу. Вот, пожалуйста, Гарри. Мы же говорили, что достанем тебе приемник. Ну как? неплохо, да? Не будь нам бабки нужны позарез, ты бы ни за что его не получил. Гарри подошел к столу, взглянул на приемник, покрутил ручки и проверил, как движется по шкале указатель. Скажи спасибо, что мы на мели, чувак, иначе мы никогда не отдали бы его за какой-то паршивый тридцатник. Теперь тут хоть музыку можно послушать. А то у тебя тут прямо как в морге, — размотав провод и воткнув вилку в розетку. Есть даже короткие волны, чувак, — покрутив ручку настройки и остановившись, когда из приемника зазвучало пение на незнакомом языке. Вот видишь! Эх, жаль, бля, я не могу эту штуковину себе оставить! Ага, звук неплохой, — снова начав крутить ручку и останавливаясь всякий раз, как слышалась иностранная речь. Эй, Вин, поймай какую-нибудь музыку, что ли! Винни переключил приемник на стандартную полосу частот, а Гарри протянул руку и принялся вертеть ручку настройки. Он смотрел, как указатель движется мимо освещенных цифр, а когда послышалось хриплое звучание саксофона, кто-то крикнул, всё, мол, оставь, и чья-то рука, отпихнув руку Гарри, настроила приемник на сакс. Звук сделали погромче, кто-то велел Гарри наполнить кувшины, кто-то похлопал его по спине: классный приемник, правда, чувак? — а Гарри кивнул, взял кувшин, снова наполнил его и стал смотреть и слушать, как ребята щелкают пальцами и кричат под музыку, и он почувствовал их дружелюбие, более того — его вновь переполнили предчувствия, всё стало казаться вполне уместным, и ему стало уютно.

Когда Винни потребовал деньги, Гарри достал из бумажника тридцать долларов, отдал ему, велел ребятам допивать: пивоварне бочонки нужны, — рассмеялся, сказал, что пива еще полно, и опять принялся городить ахинею насчет профсоюза и женщин, а ребята, не обращая на него никакого внимания, продолжали пить, пока им не стало скучно, и тогда они оставили Гарри с его пивом и приемником. Некоторое время Гарри сидел в одиночестве: слушал приемник, крутил ручки настройки, пил пиво, заливался своим смехом, крепко сжимал ручки и вертел их быстро, потом медленно, перемещал указатель, куда и как ему хотелось, слушал пару минут одну станцию, настраивался на другую, переключался на короткие волны и чувствовал, что может поймать любую страну.

Гарри сидел за своим столом, пил пиво и слушал радио до тех пор, пока не начал клевать носом. Тогда он осушил свой стакан, выключил приемник из розетки, поставил его под стол, погасил свет, запер дверь и потопал пешком домой, ведь до дома было рукой подать — несколько кварталов, несколько минут ходьбы.

Наутро Гарри чувствовал себя разбитым, но все-таки добрел от дома до конторы. Его всего трясло, и он заставил себя выпить пива, чтобы немного поправиться до прихода рабочих. После пары стаканов пива с полдюжиной таблеток аспирина головная боль начала потихоньку проходить, улеглось брожение в желудке, но осталось чувство неловкости, смутная тревога, и Гарри проклинал еще не открывшиеся бары за то, что нельзя пойти пропустить стаканчик и опохмелиться как следует. Ближе к восьми начали появляться рабочие, чьи шутки и смех, звучавшие, пока они хватали плакаты и ставили штампы в книжки, стали действовать Гарри на нервы. Когда все плакаты разобрали и был готов свежий кофе, Гарри сходил в бар, опрокинул пару стаканчиков и вернулся, уверенный в том, что ему полегчало. Возвратившись в контору, он включил приемник, сел за стол и принялся пить пиво, перебрасываясь шутками с рабочими. Когда позвонил кто-то из руководства, Гарри сказал ему, что купил в контору приемник: решил, что после дежурства рабочим захочется послушать музыку или бейсбол, — и представитель руководства велел ему послать счет в профсоюз, пообещав возместить расходы. Гарри повесил трубку и откинулся на спинку стула, чувствуя себя весьма влиятельным должностным лицом, и хотя утро — пока он не пришел в себя после вчерашнего, — тянулось для него медленно, вторая половина дня промелькнула быстро, особенно после телефонного разговора (стачечный комитет, организация триста девяносто два, собрат Блэк у аппарата) с членом профсоюзного руководства.

Вечером, когда ушел последний рабочий, Гарри посидел немного за столом, попил пивка, а потом, перейдя улицу, зашел к «Греку». Пока не появились некоторые из ребят, он ел не спеша, потом стал есть торопливо, болтая и смеясь. Когда он доел, они пошли в контору, где принялись пить и слушать радио — ребята, как обычно, игнорировали Гарри, лишь изредка кивая или невнятно отвечая. Пришли еще несколько ребят, но они пробыли не очень долго, и вскоре Гарри опять сидел за своим столом один, с кувшином пива и стаканом. Солнце зашло, на улице стало тихо, прохладно, и хотя Гарри целый день пил пиво и уже давно перестал нервничать, по дороге домой у него вновь сосало под ложечкой.

Когда он пришел, ребенок уже спал, а Мэри, поджидая его, смотрела телевизор. Она позвала Гарри в гостиную, он сел в кресло, Мэри наклонилась и покрутила ему мочку уха, а он был смущен и не настолько пьян, чтобы отпихнуть ее руку. Покрутив ему немного мочку уха и увидев, что он не отворачивается, Мэри села на подлокотник кресла и обвила рукой его шею. Вскоре она уговорила его пойти в спальню, Гарри разделся, лег и лежал рядом с ней, пока она силком не затащила его на себя. Гарри по-прежнему, как и весь день, плыл по течению, только молча и вяло, все еще пребывая в страшной депрессии, которая стала одолевать его, когда ушли ребята и он остался один, с приемником, пивом, столом и стулом, — в депрессии, вызванной разочарованием после долгого ожидания. Когда Мэри стала тащить его на себя, он покорно переместился в указанном направлении, а она обняла его, обдавая жарким дыханием его шею и ворочаясь под ним. Гарри просто полежал на ней, пока не осознал, что слышит ее голос, потом слез, закурил и лег на бок. Мэри погладила его по спине, поцеловала в шею, а Гарри продолжал курить, по-прежнему лежа неподвижно, по-прежнему молча, и Мэри трепала его за ухо и гладила по плечу, пока он в конце концов не стряхнул с себя ее руки. Мэри полежала немного на спине, бормоча что-то себе под нос и слегка поворачиваясь с боку на бок, а Гарри все молчал — потом он наконец погасил сигарету, улегся поудобнее и забылся сном. Некоторое время Мэри смотрела на его спину, потом повернулась на бок, подтянула колени к подбородку и в конце концов уснула.

Когда Гарри велел Мэри приготовить завтрак, она послала его к черту. Он снова велел ей приготовить завтрак, пригрозив в противном случае проломить ей башку. Да отстань ты, возьми да и сам приготовь! Гарри обозвал ее ебучей потаскухой и вышел из дома. Он не мог вспомнить, как чувствовал себя накануне вечером, но точно знал, что с утра чувствует себя по-другому — в мыслях у него была только привычная обида на Мэри. Она снова была повинна в его страданиях так же, как хозяева — в том, что он мало зарабатывал. Все вместе они пытались отравлять ему жизнь; пытались выебать и наебать его, стоило ему только пошевелиться или что-нибудь предпринять; если бы не они, всё было бы совсем по-другому.