себя с кем-то из коллег? Впрочем, плевать. Приклеюсь как банный лист, не избавится.

— Господин пристав, как вы считаете, не поздно мы к жертве наведаться собрались? Больше суток прошло. Убийца мог несколько раз в гости смотаться, за собой прибрать.

— Очень я на это надеялся, — скрипнул зубами Гордей. — Дом со вчерашнего вечера находится под наблюдением филеров. Любая попытка войти в квартиру госпожи Немировской закончилась бы арестом. Но, увы, таких попыток предпринято не было…

Не успел он договорить, как экипаж остановился напротив двухэтажного дома из желтого кирпича. Толкнув плечом дверь, Гордей выбрался наружу. Поднял ворот форменного темно-зеленого пальто. Затем протянул мне руку и помог сойти на припорошенную снегом мостовую.

Поддержал под локоток, помогая обойти скользкие участки. И только взялся за ручку подъездной двери, как за спиной раздался глухой бас.

— Кто такие будете?

Признаюсь, я несколько растерялась. Особенно, когда, обернувшись, увидела стоящего передо мной верзилу, с густой соломенной бородой и подбитым в бою глазом. Судя по фартуку и метле в похожей на лопату ручище — это был дворник. Но вот вопрос, чего он такой сердитый?

— А тебе, голубчик, какая печаль? — поинтересовался Гордей.

— Такая, что ежели не ответишь, в лоб дам. И с барышней вместе в участок свезу. Тут недалече.

— Ну свези, попробуй, — недобро усмехнулся Ермаков, перед тем как достать из кармана книжицу и ткнуть ею в лицо незнакомцу.

Тот читал медленно. А закончив, резко побледнел. Отступил на шаг. Перекрестился.

— Не признал, ваше благородие. Прощеньице просим.

— Бог простит.

Дворник, назвавшийся Никифором, пожаловался, что во дворе, со вчерашнего вечера, крутятся непонятные личности. То появятся, то исчезнут, то снова тут как тут. Решил с утра городового кликнуть, а вот они мы. На ловца, как говорится…

Гордей о филерах говорить ничего не стал. Но успокоил, что люди это свои. По делам государственной важности. Никифор тут же выпрямился во весь рост, вытер грязные руки о фартук, поправил съехавшую номерную бляху и заискивающе уставился на Ермакова.

— Помочь чем, ваше благородие? Эт я запросто.

— Ты мне, любезный, вот что скажи. Госпожа Алевтина Максимовна Немировская знакома тебе будет?

— Как же, приятельствуем, — закивал мужчина.

— Когда виделись в последний раз?

Дворник задумался.

— Когда ж? Да второго дня дело было. Вечерело уж. Она из блудилища свово шла. Я двор мел. Разговорились. Алевтина хорошая баба, видная. Мужики вслед свистят. Но нос не задирает. Доброго слова не жалеет. В деревню свою, поди, укатила. Собиралась она…

— Сама об том сказывала?

— Так точно-с, сама. Давеча чарочку мы с ней опрокинули. Плакалась, что семья ейная из староверов. Живем в просвещенное время, а они свои заветы все блюдут. Молются по пять раз на дню, лоб расшибают. В пятницу мяса не едят. В субботу из дому ни ногой. Глупость неимоверная. Вот она и сбегла до Китежу. К билетным прибилась, как сыр в масле катается. Да все неймется ей. Мается, душа-голубушка. До дому, говорит, возвертаться хочу. Батюшке с матушкой в ноги упасть, прощеньице просить. Дура, говорит, была. Жила б нынче при мужике, и с дитем. Ну, енто бабская доля така…

Тяжело вздохнув, Никифор развел руками. А материализовавшееся за его спиной привидение, что все это время кружило поблизости, грустно покачало головой.

— Гости к ней захаживали?

— Никак нет, ваше благородие. Сама по себе гуляет как кошка. А в дом посторонних не водит.

— Совсем никого? — не выдержала и уточнила я.

— Никого… — ответил он и тут же нахмурился. — Окромясь братца ейного. Два раза навещал. В том годе и еще с месяцок где-то.

— Как звать братца? Приметы какие? — прищурился Гордей.

— Звать? Вот уж чего не ведаю, того не ведаю. Здоровый мужик. Волосы под шапкой не видать. А лицо я не разглядывал. Далече шел, да и темно было.

— Еще чего необычного видел? Может, вокруг дома ее кто терся?

— Я за энтим строго слежу, господин пристав. Двор у нас тихий, чужие на лазают.

— Кто ж тебя тогда синцом наградил? — хмыкнул Гордей.

— Каюсь, грешен, — повинился дворник. — Третьего дня вечером возвертаюсь, значит, к себе в каморку. Глядь, а на столе бутыль. Цельный. Уж как я обрадовался — чудо из чудес. Да токмо намешали там чего-то не того. Малеха хлебнул и все. С ног наповал сбило. Утром оклемался, — он ткнул себе грязным пальцем в нижнее веко. — Вот с энтим красавцем.

Посчитав, что от дворника ничего больше не добиться, Ермаков поспешил закончить допрос.

— Спасибо, мил-человек, удружил. Ключи от квартиры Алевтины Максимовны имеются?

— Ну а как же? — схватился тот за бок, где к ремню была пристегнута внушительная связка. — Все при мне.

— Веди тогда.

Даже если Никифору было любопытно, что такого натворила Алевтина, что по ее душеньку наведалась полиция, интересоваться он не стал. Отворил подъездную дверь и направился вверх по лестнице. Пристав поспешил следом. Пришлось его догонять.

— Гордей Назарович, признайтесь, вы думаете о том же, о чем и я?

— Вы, Софья Алексеевна, барышня уникальная. Думы ваши — загадка.

— А все-таки? Вам ничего не показалось странным?

— Показалось… Чудеса уж больно здесь затейливые. Бутылки с неба на дворников падают.

Я закивала, порадовавшись, что нас с приставом посетила одна и та же мысль.

Дом, где проживала Алевтина, по рассказу Никифора, относился к доходным, но совсем дешевым. На этаже, в ряд, по десять квартир. Все они тесные. И обходятся неприхотливым жильцам по синенькой [1] в месяц.

Как он сам выразился «дороговато». И увидев помещение изнутри, я была вынуждена согласиться.

Полутемная крохотная прихожая, с трудом вмещала в себя двух человек. В одной единственной комнатушке стояла почерневшая со временем печь. На железной кровати лежало ватное одеяло. Ютившийся в углу ящик, судя по выглядывающей из него одежде, служил Немировской чем-то вроде шкафа. На придвинутом к облезлой стене узком столике лежали остатки еды и cтоял пожелтевший самовар.

Как сыр в масле каталось, говорите?

Мой взгляд метнулся к засвисшему в проеме привидению, на чьем лице не читалось ни единой эмоции.

Даже если доходы Алевтины были велики, по внешнему виду ее жилища этого не скажешь. Не считая висевшего на стене портрета. Явно профессионального и такого реалистичного, что не грех расщедриться на немалую сумму.

Изображенная на нем женщина обладала мягкими, красивыми чертами лица. И таким выдающимся бюстом, что даже Гордей, человек строго нрава, перед этим самым бюстом не устоял.

— Как вам картина? — поинтересовалась я, отвлекая его от внимательного разглядывания "шедевра".

Похоже, пристав разбирался в живописи, как свинья в апельсинах, а потому смутился и быстро отвел взгляд.

— Оставь