шепотом передавали друг другу, что случилось. "Умер самый главный Брежнев". Я помню, как вдруг почувствовал страх. Словно будущее, которое только утром было ясным и светлым, и уходящим в бесконечную даль, вдруг оборвалось в черный бездонный провал. Я тогда думал, что Брежнев был всегда. И всегда будет. Для меня маленького он был не человеком, а скорее символом постоянства и незыблемости мироздания. Есть Советский Союз, великий и могучий. И есть самый главный брежнев, который стоит у руля, неизменный и вечный. А теперь его нет. Что-то изменилось в мире, по нему пробежали первые трещинки. Что теперь будет? Мы только крошечные пылинки на лике мироздания. Подобное же чувство я испытал через много лет, уже подростком, когда родили подарили мне на день рождения (или на Новый год?) сборник готических романов. И я читал, читал, а в затылке собирался холод -- словно сгусток ртути. И плавно покачивался там. Я не помню, что было в этом сборнике. Но, возможно, одна из вещей была за авторством Лавкрафта. Очень похоже. Потому что я помню леденящее чувство космического одиночества, собственной хрупкости рядом с могущественными злобными существами, что правили этим миром миллионы лет назад... и даже не заметят нас, людей, когда проснутся. А если заметят... то лучше бы нам бежать и прятаться... хотя можно остаться на месте. Все равно. Потому что шансов победить у нас нет. No future. Лавкрафтианское чувство. Чистый экзистенциальный ужас. Когда Брежнев умер, проснулся Ктулху -- простите за такое сравнение. Я сидел на детском стульчике из гнутой фанеры и у меня от ужаса шевелились волосы на затылке. Сине-зеленое стекло источало мягкий сине-зеленый свет, словно мы оказались под водой. "Бу-бу-бу" доносило эхо. Хотя, может, там заклинали "Пх’нглуи мглв’нафх Ктулху Р’льех вгах’нагл фхтагн". Солнечный круг, небо вокруг... Проснись, мертвый бог.

46. Правильный воробей

Ничто так не портит тебе жизнь в детском саду, как хорошая память.

Все детство я, как проклятый, учил и рассказывал стихи, участвовал в куче чужих утренников, играл в сценках, плясал и даже учился вальсировать в тихий час. С девчонкой! Бездну моего падения не измерить, не осознать.

Часто, когда мои друзья собирали космический корабль из офигенного набора, меня вели, как на расстрел, в музыкальный зал. На занятия. Вот и в этот раз -- стоило мне начать собирать "аполлон" для стыковки с "союзом", как... бум, бумм, бум.

Я услышал шаги командора.

Мое сердце замерло.

- Мне нужен Овчинников и корнет Оболенский, - сказала музыкальный руководитель (я не помню фамилий, поэтому наугад). Мы с Лешкой обменялись обреченными взглядами. Третий наш друг, очкарик и умник Серый, который впоследствии придумает игру о подводных чудовищах, ухмыльнулся. Он оставался в игре. Он прикрепил космонавта к тралу. - А Паганель будет играть Кукушку, - добавила муз.руководитель.

Лицо Серого вытянулось.

Мы с Лешкой злорадно рассмеялись.

Справедливость -- это не когда всем одинаково хорошо, а когда всем одинаково плохо.

Кстати, сценка, в которой мы должны были играть, тоже оказалась о справедливости.

История проста. Дано: скворечник. В нем живет Синичка (Лешка). Но прилетает злобный Кукушка (Серый) и выгоняет Синичку на улицу. А сам заселяется в скворечник. В общем, откровенный рейдерский захват с нанесением побоев и моральным унижением. Синичка горько плачет. Мимо летит Правильный Воробей (это я). Чего ты плачешь, Синичка? Вот такая фигня, брат Воробей, говорит Синичка. Помоги, ты ж старый опер. И Воробей берет нунчаки и идет разбираться с Кукушкой (ладно, про нунчаки я наврал).

- Выходи вон! - говорит Воробей и грозно машет крыльями на Кукушку. А потом еще как-то мощно морально воздействует на хулигана.

Кукушка в итоге пугается и улетает, посрамленный. Синичка возвращается в скворечник. Справедливость торжествует.

- Спасибо, храбрый друг Воробей, - говорит Синичка-Лешка. И его длинные, как у девчонки, светлые ресницы благодарно опускаются. А Воробей-без-имени улетает в сторону заходящего солнца. Конец.

В общем, трогательный момент. Муз.руководитель сама чуть не расплакалась от своего драматургического мастерства. Возможно, ей казалось, что это практически опера "Евгений Онегин", только Онегин и Ленский в последний момент бросают пистолеты в снег, обнимаются, поют баритоном и тенором, а потом идут ногами пинать Дантеса (ладно, тут я тоже наврал).

Мы пришли в музыкальный зал и начали репетировать.

Лешка все время забывал текст. Он вообще, узнав о своей роли, как-то поскучнел лицом, а потом даже сделал попытку взбунтоваться. Мол, лучше я буду играть Воробья или Кукушку, чем этого... Синичку.

Муз.руководитель внятно объяснила Лешке, что у каждого актера свое амплуа. И не дело пытаться влезть в чужие валенки (эту историю я тоже как-нибудь расскажу). Вот, посмотри на него (это про меня) -- какая синичка с таким честным упрямым лицом Мальчиша-Кибальчиша? Такая синичка скорее удавится, чем сдаст родной скворечник буржуинам. Что это за история, в которой синичка три месяца скрывалась в развалинах скворечника, питалась комбикормом, а по ночам убивала кукушек SS? Точно не наша. А посмотри на этого (это про Серого) -- он же вылитый профессор Мориарти! А надень очки -- Паганель, что лучше, но тоже мимо образа синички. Его выгони из скворечника, он даже не заметит и пойдет классифицировать морских млекопитающих. Кому это надо?

Синичка должен быть трогательным, ранимым и лиричным. Чтобы зрители ему сочувствовали.

Лешка увял.

Он, конечно, не знал, что через пару месяцев я ударю его по голове рукояткой игрушечного нагана до крови, но все равно чувствовал в словах муз.руководителя какой-то подвох.

Мы репетировали дальше. Лешка бубнил и угрюмо хлопал ресницами, иногда забывая текст, я махал крылышками, голос мой звенел как набат, а Кукушка злодействовал. Серому понравилось быть плохим. У него обнаружился пугающе гипнотический взгляд (просто без очков он плохо видел), а язвительность уже имелась природная. В процессе выяснилось, что играть этот спектакль мы будем три раза. Три! Один раз у малышей, второй -- в старшей подготовительной группе, а третий, финальный, на утреннике в своей группе. Понятное дело, нас это не обрадовало.

Но деваться было некуда.

Спустя несколько репетиций, подгонки костюмов (нам просто надели бумажные обручи с нарисованными птицами), наступило время премьеры.

Младшая группа.