— Тебе лучше держаться отсюда подальше. Да и мне тоже, — говорит он.

— Что ты имеешь в виду? Что значит гиблое? — спрашивает Мара, с интересом разглядывая странный, сплетённый из ветвей фонарик. Плетёная клеточка наполнена светляками, от которых и исходит этот нежный мерцающий свет.

— Гиблое — значит затонувшее, погибшее, сгинувшее. На соборном холме и в воде полно всякого гиблого добра. Смотри, в темноте его хорошо видно.

Мара склоняется к воде и снова видит призрачное сияние, идущее от затонувшего города.

— Это фосс.

— Фосс? — не понимает Мара.

— Свечение, идущее от гиблых вещей. Никогда не трогай их, — предупреждает Горбалс. — Это очень опасно.

Внезапно у Мары над головой раздаётся пронзительный визг, и прямо на неё откуда-то сверху пикирует здоровенная черная тварь. Завопив от ужаса, девочка пытается скинуть тварь с себя. Та, оскалив мелкие острые зубы, тычется жуткой мордой в фонарик, пытаясь добраться до светляков.

— Пошла вон, дрянь! — Горбалс сшибает тварь веслом, и та, высоко подлетев в воздух, исчезает в темноте. Через секунду слышится всплеск — тварь плюхается в воду.

— Мерзкие летучие мыши, — раздраженно говорит Горбалс. — Вечно охотятся на светлячков…

— Это была летучая мышь?! — ахает Мара. — Впервые вижу такую огромную и злобную.

На Винге тоже водились летучие мышки, только те были маленькими безобидными зверьками, мирно живущими в церкви и на чердаках амбаров. А эта гадость больше похожа на летучую кошку, чем на мышку…

Они подплывают к Голубиному Холму. Горбалс озабоченно смотрит на гнущиеся от ветра деревья.

— Сегодня Заката не будет. Буря не даст развести костёр. Но истории-то у нас всё равно останутся. Ты обязательно должна рассказать нам о себе. Мы обожаем истории.

— Мою историю? — переспрашивает Мара, сходя на землю. Она вовсе не уверена, что у неё хватит сил и мужества рассказать о себе.

Она помогает Горбалсу оттащить плот подальше от воды. На холме, среди сухих яблонь, испуганно мечутся овцы. Неожиданно на лицо Маре падает тяжёлая теплая капля, а откуда-то сверху доносится странный металлический шум. Она удивлённо вскидывает голову — это дождь стучит по конструкциям небесного города!

Горбалс, кряхтя, водружает на плот несколько тяжёлых камней — чтобы ветер не утащил.

— Ты наверняка знаешь какие-нибудь истории, — говорит он. — Они помогают нам жить, а миру — вертеться. Но, Мара, что касается крысоедов… Бруми-ло права. Они совершенно дикие! Как звери. Они живут очень мало; рано размножаются и вскоре умирают. Языка у них нет, но они живут стаями и действуют сообща. Они не люди.

— Но они очень похожи на нас. И они люди — дети. Одичавшие, но все-таки дети. Никому нет до них дела, все их бросили. Но они заслуживают доброты и заботы, а не ненависти.

Горбалс бросает на неё удивлённый взгляд.

— Если честно, мне это никогда не приходило в голову. Но… — В неверном свете фонарика Мара видит, что он улыбается, — тебе что, действительно жалко того крысоеда, который разодрал твоё лицо?

— В данный момент не очень, — отвечает она с кривой усмешкой.

Следуя за фонариком, подпрыгивающим в руке Горбалса, Мара поднимается по Голубиному Холму и входит в рощу. Поляна пуста. Вокруг — ни души. Только шумит ветер, да где-то вдали раздаётся металлический перестук, от которого девочке снова становится не по себе.

— А где все? — спрашивает она.

— Уже угнездились, — отвечает Горбалс. Отпихнув пасущуюся козу, он ловко взбирается по верёвочной лестнице, свисающей с каштана, и исчезает в одном из больших гнёзд, которые Мара заметила еще днём. Со всех деревьев на неё пялятся круглые совиные глаза древогнёздов, которые уютно устроились в своих странных жилищах, слабо освещенных светляковыми фонариками.

— Лезь ко мне, — зовет Горбалс. — Места хватит.

Из соседних гнёзд слышится приглушённый смех.

— Я лучше здесь посижу, — смущённо отвечает Мара.

Съёжившись, она устраивается под каштаном. По обе стороны от неё, словно ручки кресла, торчат здоровенные корни. Еще через корень пристроилась на ночлег парочка цыплят.

— Она не хочет гнездовать с тобой, — доносится откуда-то сверху голос Кэндлриггс. — Мара! — зовёт старуха, пытаясь перекричать шум ветра. — Пожалуйста, поднимайся сюда и раздели со мной Большое гнездо.

По лестнице, искусно свитой из корней и трав, Мара взбирается на старый дуб и заползает в просторное гнездо. При свете фонарика видно, что оно прочно прикреплено к самым толстым ветвям и выложено изнутри мягким мхом. Сверху гнездо прикрыто сплетенным из ветвей навесом.

Кэндлриггс протягивает Маре теплый свёрток. Понюхав, девочка торопливо разворачивает листья и жадно накидывается на толстенькие картофельные блины с сочной начинкой из овощей и душистых трав. В жизни она не ела ничего вкуснее!

Насытившись, она прислоняется головой к стенке гнезда, и Кэндлриггс заботливо укутывает её одеялом из мха. Мара с наслаждением свёртывается калачиком, но тут же снова садится. Над головой слышится яростное завывание ветра; деревья гнутся и качаются под его мощными порывами, и у Мары виновато сжимается сердце. Как там Роуэн и остальные? Голодные, больные, грязные, в этом ужасном лодочном лагере, на таком ветру! Она живо представляет себе, как шторм швыряет лодки об городскую стену. Затем у неё перед глазами встаёт другая картина: гигантская волна накатывает на крошечную рыбачью лодчонку, на мгновение нависает стеной и тут же с грохотом обрушивается вниз. И лодки больше нет — только колышется чёрная громада океана.

Мара плачет о своей семье, и ветер разносит ее плач над Нижним Миром. Затихают древогнёзды, которые только что нетерпеливо шуршали в своих гнёздах в предвкушении свежей истории. Кэндлриггс ласково подсовывает Маре одеяло и, взяв её за руку, говорит, что история подождёт до следующего раза, а сейчас ей лучше заснуть.

Но измученная и смертельно усталая Мара боится спать; боится увидеть во сне маленькую лодку и огромную волну. И тогда, чтобы отогнать сон, она начинает рассказывать про свой остров, который поглотил океан. Она рассказывает про Тэйна, про потерянных друзей, про ужасный лодочный лагерь, гигантской опухолью наросший с наружной стороны стены. Рассказывает, как попала в Нижний Мир, о том, что ей никогда не удалось бы этого сделать, если б не дикий мальчишка — крысоед Винг…

Мара ничего не говорит о своих родителях — просто не может, — но чувствует, что древогнёзды догадываются, о чём она умолчала, и понимают, почему она это сделала.

Закончив говорить, Мара слышит вокруг только шум бури. Древогнёзды молчат. Быть может, они заснули, убаюканные её несвязным рассказом? Или не слышали её из-за ветра? У лежащей рядом Кэндлриггс глаза плотно закрыты, губы сурово сжаты. Тогда Мара выглядывает из гнезда — отовсюду, из переплетения слабо освещённых ветвей, на неё смотрят глаза — сочувственно, ласково, понимающе.