Маррета отечески улыбнулся, а позади него еще мягче заулыбался третий собеседник — старичок.

— Мы как раз говорили о тебе… — обратился к Орасио Маррета. — Вот дядя Паредес, которого уволили…

Старичок протянул Орасио руку. Кроткая улыбка озаряла его лицо.

Орасио взволнованно пожал руку Паредеса. Он не знал, что сказать, не находил нужных слов.

— Я не виноват в том, что с вами произошло…

Паредес продолжал смиренно улыбаться.

— Я понимаю… Я давно ожидал, что так случится. У всех у нас один путь… Мне, конечно, очень трудно: хозяйка моя ничего не видит, даже у себя под носом… Не зарабатывает ни винтема… Старость… Но, если угодно господу, пусть будет так…

— Вот ты не хотел иметь детей… — заметил Трамагал. — А сейчас они бы тебе помогали.

— Очень хорошо, что господь не дал мне детей! Семейным еще тяжелее. — Паредес перестал улыбаться и печально посмотрел на Орасио: — Самое плохое то, что я не знаю, чем заполнить время. Привык я к работе! Теперь кажется — день никогда не кончится. Поэтому и вышел на дорогу… Чувствуешь себя как-то глупо… Руки мешают… Я бы сейчас взялся за любую работу… даже задаром…

— Ты просто герой! А мне бы хотелось побездельничать… Но только чтобы на столе была еда и питье! — Засмеялся Трамагал и начал рассказывать, как он хорошо погулял, когда на базаре в Ковильяне нашел бумажку в сто эскудо…

Когда он кончил, Рикардо стал прощаться:

— Уже поздно. А мне еще далеко ковылять…

Остальные тоже распрощались с Паредесом.

— Не думай больше об этом, парень! — сказал старик. — Не ты, так другой…

— Если надо будет чем-нибудь помочь… рассчитывайте на меня! — взволнованно ответил Орасио.

— Хорошо… Хорошо… Спасибо! — И Паредес зашагал к Ковильяну.

Остальные смотрели вслед старику, пока он не исчез в ветреных холодных сумерках. Потом молча пошли в противоположную сторону.

II

Спустя месяц Педро и Сампайо признали Орасио достаточно подготовленным, чтобы стать прядильщиком. Он научился заправлять бабины с ровницей, поднимать вытяжной механизм, присоединять к веретенам новые нити, а при обрыве присучивал нить так же быстро и ловко, как это делали опытные рабочие. Однажды утром Сампайо сообщил Матеусу об успехах ученика. Мастер выслушал его и ничего не сказал…

На фабрике знали, что Матеус покровительствует Орасио. Поэтому другие ученики, подростки четырнадцати-пятнадцати лет, были уверены, что вскоре Орасио станет прядильщиком. Но дни шли, а он все оставался учеником.

— Дело в том, что сейчас нет свободного места, — сказал ему Мануэл Пейшото, которого Орасио просил еще раз поговорить с Матеусом. — Наберись терпения; наверное, надолго дело не затянется. Если тебя переведут в прядильщики даже через год — это будет большой удачей, ведь обычно ученики ждут несколько лет…

Орасио понимал, что нужно потерпеть, но все-таки расстроился… В конце месяца он заплатил хозяйке полтораста эскудо за койку и еду, но Жулия заявила, что ошиблась в расчетах и оказалась в убытке. «Уговор дороже денег, — сказала она, — за этот месяц я прибавки не прошу. Но впредь не смогу кормить вас и предоставлять ночлег дешевле, чем за пятьдесят эскудо в неделю». Удивленный, он помедлил с ответом. Затем напомнил Жулии, что зарабатывает всего девять эскудо в день — и это самое большое жалованье, какое может получать ученик. Если он будет платить ей пятьдесят эскудо в неделю, у него останется только четыре эскудо на все остальные расходы, а этого мало даже на сигареты. На что ж он будет одеваться и обуваться?

— Это так… Я ничего не говорю, — согласилась Жулия. — Но дешевле мне нет смысла. Жизнь с каждым днем дорожает.

Видя, что Орасио опечалился, Жулия сжалилась над ним:

— Конечно, на четыре эскудо ничего не купишь. Но я не виновата. Единственное, что я могу, это брать с вас по сорок пять эскудо в неделю. Попробую месяц, если уложусь — хорошо, не хватит — не обессудьте…

После этого он и попросил Мануэла Пейшото потолковать с братом. А теперь выходит, что ему, может быть, придется ждать год или больше…

— Ну а как с комнатой? — спросил Орасио.

— Я говорил со многими, но никто не сдает дешевле, чем Жулия. Она на тебе не наживается…

Они стояли под навесом у церкви Эспирито-Санто, пережидая дождь. Пейшото понимал, что расстроил Орасио, но не находил слов утешения.

— А ты сам ни с кем не говорил? — спросил он.

— Как же, говорил. Все, как ты сказал. У одних не хватает места для себя, другие дорого запрашивают, — с унынием ответил Орасио.

Дождь не переставал. Наступал вечер. Священник приоткрыл дверь, высунул наружу голову, посмотрел на небо, но выйти не отважился.

— Ладно, сеньор Мануэл, я пойду. Промок до нитки! Большое вам спасибо…

Орасио под дождем зашагал к дому Рикардо. Рабочие возвращались с фабрики, промокшие, как и он.

У себя в комнате Орасио переоделся. Снизу слышался голос Жулии, старавшейся угомонить детей, которые подняли страшный шум. Дождь усилился и барабанил по крыше.

С наступлением зимы поселок приобретал иной облик. Под серым небом, на уличках, покрытых грязью или снегом, лачуги выглядели мрачно и походили на пещеры. В другое время люди мало сидели дома. Возвратившись с фабрики, они выходили поболтать с соседями или, пока не стемнеет, копались на своих огородах. Те, кто работал в вечернюю смену, день тратили на уход за землей — без добавки капусты, картофеля, а иногда и ржи со своих крошечных участков рабочим не хватало на пропитание семьи.

Зимой, однако, огороды и поля почти не требовали ухода. Прежде в зимние месяцы мужчины в свободные часы пьянствовали в тавернах. Но постепенно пропаганда против алкоголя, которую вели наиболее сознательные рабочие, многих отвадила от этого. Некоторые по вечерам часто собирались у Марреты…

Матери бранили детей, когда они выходили на улицу копаться в грязи, бегать под дождем или играть на снегу, если он уже выпал. Но когда дети сидели дома, они только ссорились друг с другом — они чувствовали себя пленниками, и зима казалась им вечностью… Зато для Жулии и других матерей зимние дни были слишком короткими — ведь женщины являлись как бы центром, осью каждой семьи, и время бежало для них быстрее, чем дождь по крыше. Им приходилось изощряться, придумывая, как подешевле купить продукты, а зимой это было труднее, чем летом. Им нужно было одевать детей, перекраивая, переделывая и починяя старую одежду; кроме всего этого, они часто брали надомную работу с фабрик…

Разделавшись с хлопотами по дому,