Ждали совсем недолго. Почти в том же месте, где и вчера, из густой травы раздался громкий, сердитый скрип.

Старичок быстро встал и скомандовал Каррошке:

– Ищи, брат, выгоняй его из травы.

– А он не укусит собаку? – забеспокоился Вася.

– Не укусит. Ему и кусаться-то нечем, – ответил старичок.

Между тем Каррошка опрометью помчался в низину, заискал возле кустов и вдруг так и замер на месте. Вытянулся, дрожит весь, глазами в траву уставился.

Дедушка крикнул:

– Вперёд!

Каррошка бросился, заметался по сторонам. Никого нет. Значит, и от собаки удрал невидимка.

Пока Каррошка лазил, искал возле куста, невидимка как ни в чём не бывало опять заскрипел в сторонке. Прямо, видать, насмехается и над людьми и над собакой. Попробуйте разыщите меня в траве.

– Слышишь, где он кричит? – сказал старичок собаке. – Беги-ка скорей туда.

Каррошка, будто понял слова хозяина, помчался на крик невидимки, снова заискал, вынюхивая траву, и снова замер на месте, по-охотничьему – «стал на стойку». Но на этот раз уткнулся мордой прямо в куст. Значит, невидимка сидел именно там. А чтобы он снова не смог удрать и одурачить всех, ребята и дедушка окружили куст с трёх сторон. С четвёртой караулил Каррошка.

– Вперёд! – скомандовал дедушка.

Собака бросилась в куст. И вдруг из-под него, из густой травы, тяжело взлетела небольшая рыжеватая птица. С виду она походила на голенастого подростка-цыплёнка – такая нескладная. Полетела над самым лугом, вытянув шею, а ноги повисли вниз и болтались, словно она забыла их подобрать.

Вообще весь вид этой забавной птицы был на редкость смешной и нелепый. И летать-то она как следует не умела: отлетела к ближайшим кустам и снова ткнулась в густую траву.

Ребята проводили её глазами. Пускай летит. Их ведь интересовала совсем не она.

– Видали? – спросил дедушка и посвистал Каррошке, чтобы тот вылезал из кустов.

– Видали. А где же скрипун?

– Это скрипун и есть.

– Как же так? Да разве он не зверёк?

Дедушка рассмеялся:

– Нет, ребята! Скрипун не зверь, а птица. И зовут её коростель, или иначе – дергач. Прозвали так потому, что, когда она заскрипит, кажется, будто кто-то дёргает – разрывает материю.

– Птица? А почему же она, как мышь, в траве бегает и прячется, а лететь не летит? – недоумевал Петя. – Какая же это птица?

– Птица совсем особенная, – ответил дедушка, – прямо, можно сказать, необыкновенная птица. Осенью, когда перелётные птицы в южные страны полетят, коростели тоже к югу направятся, только не на крыльях, а пешком. Побегут за сотни километров, через луга, через болота. А там, где нельзя бежать, на крылья поднимутся. Но не думайте, что коростели плохо летают, вовсе нет. Вот доберутся они до берега моря – через море не перебежишь и не переплывёшь его, да и плавать коростели не умеют, – тогда волей-неволей приходится лететь, чтобы в южные страны перебраться. А весной обратно опять через море в наши края летят. Перелетят на родной берег, тут и разбредутся по нашим лугам, по болотам.

Пока дедушка рассказывал о коростеле-дергаче, тот уже снова заскрипел в траве возле соседних кустов.

– А почему он так громко кричит? – спросил Вася. – На нас сердится? Или дразнит?

– Совсем нет, – ответил старичок. – Он вовсе не сердится и никого не дразнит, а просто поёт.

– Поёт?! – в один голос воскликнули мальчики.

– Да, поёт, – спокойно ответил дедушка. – Вам не нравится? Что ж поделаешь, он ведь совсем не для вас и старается. Весной каждая птица поёт по-своему. Жаворонок, соловей, малиновка… да мало ли ещё отличных певцов? А вот кукушка только кукует, а перепел только выкрикивает: «Пить-полоть! Пить-полоть!» Это и есть его песенка. Вот и коростель поёт весной и в начале лета по заречным лугам. Поёт так, как умеет. Плохо ли, хорошо – об этом судить не нам.

Дедушка примолк, прислушался к скрипу коростеля и, улыбнувшись, добавил:

– А по-моему, совсем неплохо у него получается. Нужно только как следует прочувствовать его песенку.

И ребята, усевшись в густой траве, тоже начали слушать.

Занималось погожее утро. Солнце уже поднялось над землёй и светило сквозь лёгкие, прозрачные облака, словно сквозь прозрачную занавеску. В прохладном небе звенели жаворонки. С болота доносилось громкое кваканье лягушек. А где-то совсем близко, в кустах, в густой траве, им басовито вторил таинственный певец-невидимка.

Ребята сидели тихо-тихо. Они слушали все эти столь различные голоса, слушали и удивлялись: а ведь никто из певцов не мешал другому. Наоборот, их голоса дополняли друг друга и все вместе сливались в общий чудесный хор, хор заречных певцов летнего утра.

– Хорошо поют! – сказал Вася.

– И коростель хорошо, – так же тихо ответил Петя.

Дедушка одобрительно кивнул головой. Он не хотел говорить – он слушал.

Уже начинало смеркаться. Еле волоча от усталости ноги и отбиваясь от несметного количества комаров, я поднялся на возвышенность и огляделся. В полумгле уходящего дня всюду виднелся лес и лес, и только очень далеко впереди из-за деревьев что-то синело – не то вода, не то дымка тумана над лесным болотом.

Куда же идти?

Местность была совсем незнакомая. А ведь карельская тайга – это не шутка. Можно пройти по ней десятки километров, не встретив ни души. Можно забраться в такие лесные топи, что обратно и не выберешься. А я, как на грех, на этот раз не взял с собой ни еды, ни спичек и, главное, не захватил компаса. Вышел утром побродить немного за деревней по лесу, да сам и не заметил, как заблудился.

Я ругал себя за такую неосторожность, но что же теперь делать? Идти по тайге среди бурелома и страшных болотных топей, идти неизвестно куда или ночевать прямо в лесу, без огня, без еды, в этом комарином аду? Нет, ночевать здесь невозможно.

«Пойду, пока хватит сил, – решил я. – Пойду туда, где синеет вода или туман. Может, там озеро и я выберусь к какому-нибудь жилью».

Вновь спустившись с возвышенности и стараясь не потерять взятого направления, я пошёл вперёд.

Кругом был сосновый заболоченный лес. Ноги тонули в толстом покрове мха, как в глубоком снегу, поминутно натыкались то на кочки, то на остатки сгнивших деревьев. С каждой минутой становилось всё темнее и темнее. Потянуло вечерней сыростью, сильнее запахло багульником и другими болотными травами. Надвигалась глухая таёжная ночь. Привычные звуки дня сменились таинственными шорохами ночи.

Я – старый охотник, не раз ночевал в лесу, а главное, со мною надёжный спутник – ружьё. Чего же бояться? Но, признаюсь, в этот раз мне становилось всё более и более жутко. Одно дело – ночлег у костра, в знакомом лесу, а другое дело – ночёвка в глухой тайге, без огня, без еды… и это томящее чувство, что ты заблудился.