Фрэнсис при виде его чуть не рассмеялась. Он был слишком красив даже для того, чтобы стать высоким темноволосым героем ее книг. Разве что посадить его в инвалидное кресло, тогда еще можно посмотреть, что из этого выйдет. Она явно нашла бы ему местечко, ампутировав обе ноги, и при этом он играл бы первую скрипку.

Красавчик устроился на коврике с легкостью человека, который каждый день занимается йогой.

Шея Фрэнсис болела от напряжения: она пыталась удержать свое тело в таком положении, чтобы не видеть периферийным зрением серийного убийцу. Она пошевелила плечами. Не стоит доводить себя до изнеможения.

Она повернула голову и посмотрела прямо на него.

Он сидел ссутулившись и засунув палец в дыру у ворота футболки.

Фрэнсис со вздохом отвернулась. Он даже ненависти ее не стоил.

Что теперь?

Теперь… ничего. Они все сидели здесь. Ждали. Что они должны были делать?

Общаться хотелось невыносимо.

Джессика, сидевшая прямо перед Фрэнсис, откашлялась, словно собираясь заговорить.

Сзади кто-то осторожно кашлянул.

Добавила свой кашель и Фрэнсис. Ее кашель прозвучал довольно болезненно. Наверное, у нее какая-то легочная инфекция. У них тут есть антибиотики? Или они будут лечить ее всякими биодобавками? В этом случае болезнь будет только усугубляться, усугубляться, а потом она умрет.

Весь этот кашель и откашливания напомнили ей атмосферу церкви. Когда она в последний раз была в церкви? Наверное, на чьей-то свадьбе. Дети некоторых ее друзей уже вступили в брак. Девицы, которые в восьмидесятые годы носили туфли как у стриптизерш, теперь облачились в одежды «мать невесты» с миленькими жакетами-болеро, скрывающими плечи.

На свадьбе ты хотя бы могла тихонько поговорить с другими гостями. Похвалить жакетик подруги. А то, что происходило здесь, скорее напоминало похороны, хотя даже похороны не бывают такими безмолвными, поскольку люди выражают на них соболезнования. Она платила деньги, чтобы оказаться здесь, а ей предложили развлечение похуже похорон.

Она скорбно оглядела комнату. Здесь не было красивых витражей, на которые можно полюбоваться в церкви. Здесь не было окон и вообще естественного света. Она словно оказалась в бункере. В бункере на огороженном глухим забором частном участке с группой незнакомых ей людей, по крайней мере один из которых был серийным убийцей. Ее била дрожь. Кондиционер выдавал слишком холодный воздух. Она вспомнила оставленную заключенными каменщиками надпись, которую показал ей Яо, и подумала, что, возможно, их измученные призраки посещают эти стены. Действие двух ее книг проходило в домах с привидениями. Это помогает, если в твоих планах бросить персонажей в объятия друг друга.

Наполеон чихнул. Звук получился высокий, словно тявкнула собака.

– Будьте здоровы! – воскликнул высокий.

Фрэнсис охнула. Он уже нарушил благородное молчание!

Красивый человек прижал ладонь ко рту. В его глазах заплясали чертики. Фрэнсис душил смех. Боже, это было все равно что пытаться не рассмеяться в классе. Она видела, как трясутся плечи красавца. Он хохотнул. Она хихикнула. Через мгновение она зальется слезами от смеха, и кто-нибудь прикажет ей покинуть комнату до тех пор, пока она не сможет себя контролировать.

– Намасте. Добрый день.

Атмосфера мгновенно изменилась, когда в комнате появилась новая фигура, вокруг которой тут же собрались частицы воздуха. Вошедшая привлекла к себе все взгляды, заставила мгновенно смолкнуть покашливания.

Смех, поселившийся было в груди Фрэнсис, исчез.

– Со всей теплотой приветствую вас в «Транквиллум-хаусе». Меня зовут Маша.

Выглядела Маша просто первоклассно. Супермодель. Чемпионка Олимпиады. Рост не меньше шести футов, белоснежная кожа и зеленые глаза, такие громадные и поразительные, словно она инопланетянка.

Маша и в самом деле выглядела так, будто принадлежала к другому виду – виду более продвинутому по отношению ко всем остальным, кто находился в комнате. Даже по отношению к красавцу-мужчине. Она говорила нетипичным для женщины низким, звучным голосом с привлекательным акцентом, изменявшим некоторые звуки. Так, «намасте» превращалось в «немасте». Модуляции менялись то в одну, то в другую сторону, от австралийского английского до того, что Фрэнсис идентифицировала как экзотический русский. Правда, эта женщина вполне могла оказаться русской шпионкой. Русским убийцей. Как и на другом персонале пансионата, на ней была белая форма, только на ней она выглядела не как форма, а как любимая одежда – идеальная, единственно возможная.

Мышцы на ее руках и ногах были очерчены четкими изящными линиями. Волосы цвета выбеленной платины подстрижены так коротко, что казалось, она могла выйти из-под душа, тряхнуть головой по-собачьи и ступать по делам.

По мере того как глаза Фрэнсис изучали тело Маши, пребывавшее в исключительной форме, и сравнивала его со своим собственным, ее настроение падало. Она показалась себе Джаббой Хаттом из «Звездных войн»: грудь и бедра как подушка, плоть мягкая, дряблая.

«Прекрати!» – сказала она себе. Погружаться в ненависть к своему телу было не в ее характере.

И все же было бы неискренне отрицать то эстетическое удовольствие, которое она получала, глядя на Машу. Фрэнсис никогда не покупалась на утверждение «красивы все», такую банальность приходилось втюхивать только женщинам, поскольку мужчины могли быть красивыми или нет, не чувствуя себя при этом так, будто они и не мужчины. У этой женщины, как у красивого мужчины, внешность была выдающаяся, чуть ли не потрясающая. Фрэнсис приходилось говорить, или писать, или флиртовать, или шутить, чтобы произвести впечатление на окружающих, в остальных случаях, как показывал опыт, она могла стоять у прилавка в магазине часами, никем не замеченная. Не заметить Машу было невозможно. Для того чтобы привлечь к себе внимание, ей требовалось просто быть.

Маша долгое, мучительное мгновение оглядывала находящихся в комнате, медленно поворачивала голову, примечая их позы со скрещенными ногами, их безмолвную покорность.

«В этом есть что-то унизительное, – подумала Фрэнсис. – Сидим как детсадовцы. Мы молчим, она говорит». Кроме того, правила требовали избегать глазных контактов, а Маша, казалось, их только провоцирует. «Я за это плачу, – подумала Фрэнсис. – Вы работаете на меня, дама».

Маша встретила взгляд Фрэнсис с теплотой и юмором. Словно они были старыми друзьями и она точно знала, что думает Фрэнсис, и потому считала ее достойной восхищения.

Наконец она заговорила опять:

– Спасибо вам за вашу готовность принять участие в благородном молчании. – Она сделала паузу. – Насколько я понимаю, некоторым из вас этот период может показаться особенно трудным. И еще я понимаю, что молчание оказалось неожиданным. Некоторые из вас, может быть, сейчас испытывают разочарование, даже злость. Может быть, вы думаете: но я на это не подписывался! Я понимаю и говорю вам: те из вас, кто считает молчание самым трудным, в конечном счете сочтут его и самым результативным.