litbaza книги онлайнРазная литератураРасул Гамзатов - Шапи Магомедович Казиев

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 24 25 26 27 28 29 30 31 32 ... 134
Перейти на страницу:
добро и не делает, тому это вменяется в грех”».

Тогда же Козловский познакомился с отцом Расула. О Гамзате Цадасе он тепло вспоминал в беседе с Евгением Некрасовым: «Я его тоже переводил, ещё будучи студентом Литературного института. Он был истинным мусульманином. Высокообразованным арабистом, хотя по-русски плохо говорил. В дом к ним заходил каждый, кто знал аварский язык; была специальная комната, где останавливались гости, — кунацкая. Расул однажды сказал ему: “Пожалей мать, она же день и ночь стоит у плиты, потому что у нас всегда двери открыты, всегда гости”. А отец ему: “Что у тебя на полках стоит?” — “Книги”, — говорит Расул. “Вот, книги — это твоя библиотека, а люди — моя библиотека”».

С Расулом Гамзатовым, когда они поднялись в горы, в аул Цада, случилось больше, чем событие. Он увидел соседскую дочь Патимат, свою родственницу, которая ещё вчера была маленькой девочкой, и вдруг стала цветущей девушкой удивительной красоты. Прежде он не обращал на неё особого внимания, но теперь всё переменилось.

Когда Расул и его друг Яков собрались уезжать, мать снабдила их сельскими продуктами, а отец дал сыну немного денег и спросил, не нужно ли ему чего-нибудь ещё. Расул, едва сдерживая волнение, попросил родителей засватать за него Патимат.

Позже он напишет:

Я был уже большим в тот год,

Когда ты родилась:

Я знал в ауле каждый сад

И бегал в первый класс.

И если мама занята

Твоя порой была,

То за тобою присмотреть

Меня она звала.

И хоть за это от неё

Подарки получал,

Но помню, до смерти тогда

У люльки я скучал...

Я сам сейчас бы преподнёс

Подарок ей любой...

Я жду — пусть лишь откроет дверь, —

О, как бы хорошо теперь

Смотрел я за тобой![38]

Книга «Земля моя» вышла в Дагестанском государственном издательстве в 1948 году. Стихи в книге были разные, какие-то из них Гамзатов потом не включал в свои сборники, но это была настоящая книга на русском языке — громкий успех для молодого аварского поэта. А в том, что Гамзатов обещает вырасти в большого поэта, никто уже не сомневался, кроме, наверное, его самого.

На груди материнской

Ребёнок заснул безмятежно.

Так и я среди гор

Засыпаю в долине родной.

И, от зноя укрыв,

Чередою плывут белоснежной

Облака, облака

Над аулом моим, надо мной...[39]

Для переводчиков это тоже был успех, но главным стало прикосновение к поэзии Гамзатова, с которой им предстояло сосуществовать многие годы. Постепенно они начали понимать, хотя и немного, и саму аварскую речь. Разве что говорить не научились, но некоторые слова знали, чем приводили горцев в восторг.

«В КОСМОПОЛИТЫ Я НЕ УГОДИЛ...»

Гамзатов и Козловский вернулись в Москву героями: с гонораром, вином и сушёным мясом. Пировали в общежитии с друзьями — договор с издательством полагалось «обмыть». Читали стихи из будущей книги преподавателям и угощали их кавказскими яствами.

Казалось, гонения на литературу ушли в прошлое, но вскоре над ней вновь сгустились тучи. Интеллигенция, как обычно, оказалась виноватой перед властями, теперь её обвиняли в космополитизме. Что это такое, понять было трудно.

Владимир Тендряков, один из соседей Гамзатова по общежитию в подвале Литинститута, писал в автобиографической повести «Охота»: «Космополитизм меня интересовал чисто теоретически. Я ворошил журналы и справочники, пытался разобраться: чем, собственно, отличается интернационализм (что выше всяких похвал!) от космополитизма (что просто преступно!)? Ни журнальные статьи, ни справочники мне вразумительного ответа не давали».

Тендряков задавал мучивший его вопрос многим:

«И я спросил:

— Скажите, чем отличается интернационализм от космополитизма?

Он ответил почти любезно:

— Должно быть, тем же, чем голова от башки.

— Почему же тогда космополитизм осуждается?

— Действительно — почему? Белинский называл себя космополитом, и Маркс... Люди, пользующиеся у нас уважением».

Однако вопрос этот был далеко не риторическим, он искорёжил судьбы тысяч людей.

Но у товарища Жданова были готовы и разъяснения, и обвинения. Космополитами, приспешниками Запада, а значит, и идеологического противника, были объявлены все, кто считал, что на свете существуют не только советские идеи, изобретения, политические системы, культурные и научные достижения и прочие плоды развития человечества. Борцы с космополитизмом называли это «низкопоклонством перед Западом», в чём раньше обвиняли и Анну Ахматову. Полагалось считать, что, к примеру, технический прогресс был исключительно российского происхождения, включая радио, электрические лампочки, самолёты и много чего ещё. Сомневаться в этом было не только не патриотично, но и преступно. Люди лишались должностей, кафедр, а порой и свободы.

«Обличали безродных космополитов, — писал Тендряков. — Называли имена, раскрывали скобки, вспоминали, что такой-то, имярек, лет двадцать тому назад непочтительно отзывался о Маяковском, такой-то нападал на Макаренко, такой-то травил великомученика нашей литературы Николая Островского, кого даже враги называли “святым”. И прокурорскими голосами читались выдержки из давным-давно забытых статей. Из зала неслись накалённые голоса:

— Позор!! Позор!!

От обличённых преступников требовали покаяния, тащили их на трибуну. Они, бледные, потные, помятые, прятали глаза, невнятно оправдывались.

— Позор!! Позор!! — Клич, взывающий к мести.

По всей стране идёт облава на космополитов. Тому, кто желает проявить себя любыми путями, как упустить удобную жертву, как не крикнуть: “Ату его!”».

Не обошла «охота» и Литинститут. В конце 1947 года арестовали студента Наума Коржавина — Эмку Манделя, как его называли по настоящей фамилии. Он жил в одном общежитии с Расулом Гамзатовым. Друзья считали Эмку почти гением. Многие знали его стихи, которые теперь обретали ореол пророческих:

От судьбы никуда не уйти,

Ты доставлен по списку, как прочий.

И теперь ты укладчик пути.

Матерящийся чернорабочий.

А вокруг только посвист зимы,

Только поле, где воет волчица,

Чтобы в жизни ни значили мы,

А для треста мы все единицы...

В обществе царила гнетущая атмосфера. Подозрительность, доносительство, непонимание происходящего — всё это отразилось в том, как Тендряков описал потрясший студентов ночной арест в подвальном общежитии:

«Эмка натягивает свою знаменитую шинель-пелеринку, нахлобучивает на голову будёновку. С потным, сведённым в подслеповатом сощуре лицом, всклокоченный, он застывает на секунду, озирается и вдруг убито объявляет:

— А я только теперь

1 ... 24 25 26 27 28 29 30 31 32 ... 134
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?