– Есть у меня другая идея.

– Теперь Тамгу в засаде оставим? – хмыкнул Артёмыч.

– А может, вообще оставить его в покое? – спросил Дима. Он удивился тому, что сказал это спокойно, без волнения.

В печке тихо пыхтели еловые дрова. Красные отсветы проливались на пол, ложились неровными полосами на старые, потемневшие доски. Бревенчатые стены чернели глубокими запыленными щелями. На потолке едва виднелся стальной крюк – должно быть, раньше к нему крепили светильник. «Почему сейчас не крепят?» – отчего-то подумал юноша, и эта краткая, неуместная мысль вмиг разрушила его спокойствие – словно муха, влетевшая в основание карточного домика. Никогда прежде Дима не позволял себе спорить с дядей.

– Чего? – нахмурился Николай Николаевич.

– Оставить его в покое.

– Кого?

– Ворона.

– Это с какой такой стати?

Дима пожал плечами:

– Он показал, что умный. Значит, заслужил жизнь, разве нет? – Юноша давил ладонями коленки. В волнении приходилось чаще глотать.

– Он заслужил только одно – почётные похороны.

– Ведь мясо уже можно снять. И всё. Он больше не прилетит.

– Самый умный, что ли?

– Не меня ворон в дураках оставил, – огрызнулся Дима и тут же испугался этих слов. Ему стало мерзко от своего страха.

– Чё ты сказал? – дядя сжал кулаки.

Артёмыч присвистнул, подмигнул Вите и, надеясь как-то замять начинавшийся конфликт, сказал Диме:

– Не всё так просто. Мясо снимем, он в следующий раз прилетит. Вороны, знаешь, долго живут.

– Не лезь, – отмахнулся Николай Николаевич. – Ты чего скулить-то стал? – Он посмотрел на племянника. – Сидел себе и сиди. Не твоё дело, не лезь.

– Раз дело не моё, значит, помогать больше не буду. – Дима говорил тихо, чтобы сдержать дрожь.

– Что?

– Помогать с вороном не буду. Сами ловите.

– Помогать? – без улыбки хохотнул дядя.

С каждым словом он становился выше, сильнее. Дима весь сжался. Но заставлял себя смотреть прямо в глаза Николаю Николаевичу.

– Да от тебя помощи, как от говна в дождливую погоду.

– Ладно тебе, – опять вмешался Артёмыч.

– Не лезь!

Витя будто и не слышал разговора. Бережно чистил ногти щепкой. Собранную грязь катышками отбрасывал на пол.

В доме было слишком жарко. Диме хотелось выбежать наружу, распахнуть себя навстречу зимней вьюге, выстудить из себя все тревоги.

– Выпороть бы тебя как следует. Выбить городскую дурь. Может, научишься нормально говорить.

– Ты мне не отец. Я и сам могу…

– Хрен с маслом ты можешь! Думаешь, я не видел, как ты. ружьё нарочно отвёл? Жалко стало, да? И ты мне не сын. С таким сыном только повеситься. От таких, как ты, с твоим нытьём, все эти педики получаются. Думаешь, я не видел, как ты на соболя? А? Бабьими глазами смотрел! «Он живой, он живой». – Охотник визгливо изобразил голос племянника. – На охоту он приехал. Умник.

– Оставьте ворона в покое. – Дима встал с раскладушки. Он уже не мог, да и не хотел сдерживать дрожь.

– Сядь, – спокойно ответил Николай Николаевич.

– Оставьте, – громче повторил Дима. Его трясло.

– Сядь, говорят!

– Оставьте! – закричал Дима. Из глаз потекли слёзы.

– Сдурел орать, что ли?!

Николай Николаевич резко встал, табурет за ним отклонился и – грохнулся навзничь.

– Оставь! – глаза застило мутной, красной плёнкой.

Слёзы никак не останавливались. Дима уже не видел ни Артёмыча, ни Витю.

– Тьфу, заладил. Дебил, что ли?

– Оставь! – Дима кричал до боли в горле. Хотелось криком вывернуться наизнанку. Выпотрошить, обкорнать, оскопить, выскрести себя самого. В приступе нестерпимого зуда, ненависти он задёргался на месте и только кричал: – Оставь!

– Не ори!

– Оставь! – Дима умолял, заставлял себя сказать что-то другое, но из всего вороха мыслей вырывалось только одно слово: – Оставь!

Дядя сделал быстрый шаг. Размах. Глухой шлепок. Николай Николаевич ударил племянника ладонью. Дима не успел увернуться. Отшатнувшись, споткнулся и упал. Ладонями упёрся в пол: пыль и щепки.

Проскулил что-то неразборчивое. Дышал часто, тяжело.

Приступ безумия оборвался. Остались боль в щеке и обида. Его всё ещё потряхивало.

Николай Николаевич поднял табурет, сел. На племянника не смотрел.

– Ну и? – спросил его Артёмыч.

Охотники вели себя так, будто ничего не произошло.

– Есть у меня идея.

– Повторить чучело, только ходить с ним весь день? – неуверенно усмехнулся Артёмыч.

– Про чучело забудь. Тут можно по-другому… – Дядя говорил медленно, с паузами и при этом мял пальцами лоб. – Тут есть вариант поинтереснее.

– Ну?

Николай Николаевич, посмеиваясь, рассказал о своём плане. Артёмыч с Витей молчали, удивлённо переглядывались. План был необычным.

Этой ночью охотники засыпали взволнованные. Боялись, что очередная задумка будет такой же напрасной, как и предыдущие. Витя, ворочаясь в кровати, подумал, что беспокойство тут пришло даже не из-за самого ворона, а из-за неожиданно проявленной им сообразительности. Теперь за дверью ночевала не просто дикая, враждебная тайга, а разумная, пусть даже в малой мере. Витя и прежде встречал сообразительных птиц, зверей, но никогда не вступал с ними в такое утомительное противостояние. Волки, лисы, рысь – они, конечно, были умные, но как-то по-мелкому, по-убогому, как расшалившиеся дети. Об их уме можно было только снисходительно шутить. А тут – какой-то ворон. «Хорошая будет байка».

Дима слышал разговор охотников. Знал, что они задумали, и понимал, что не сумеет им помешать.

«Бросить патроны в печку. Пусть вся растрескается. Выбить окно. Переломать капканы. Сжечь спальники. Сделать что угодно, только бы они закончили свой промысел. Так ведь машина раньше не приедет… Я даже не знаю, есть ли у дядя какой-нибудь телефон. Тут нужен спутниковый, с антенной.»

Юноша был уверен, что после всего случившегося не сможет уснуть, будет всю ночь блуждать в полупрозрачной дрёме, однако уснул мгновенно, едва закрыв глаза.

Ему снились рваные сны. Просыпаясь, он помнил только, что говорил с вороном, что в разговоре поднимал к тому ружьё, стрелял, но не попадал. Птица сидела на том же месте и продолжала говорить. Дима стрелял ещё раз, но по-прежнему неудачно. Ворон был настойчив в своих словах и, кажется, требовал чего-то, пытался что-то объяснить, но Дима его не понимал и всё стрелял, стрелял. Потом опустил глаза и увидел свои тяжёлые, мозолистые руки. Увидел толстые, поросшие рыжим волосом пальцы и понял, что он – Николай Николаевич. Испугался самого себя. Поднял взгляд. Всё преобразилось. Прогалина была покрыта сотнями, тысячами выпотрошенных зверьков. Снег растаял от потоков чёрной крови. Деревья вокруг стояли сухие, будто горевшие. Безветвенные, мёртвые. Зимовье за спиной прогнило, осело на левый бок. В выбитых окнах виднелась тусклая, заваленная хламом комната. Там никого не было. И только ворон по-прежнему сидел на лиственнице, смотрел на Диму. Теперь он молчал. Юношу сковало чувство глубокого, безнадёжного одиночества. Он знал, что такой стала вся планета. Деревья умерли, оставив на поверхности скелеты своих некогда пышных хвостов. Звери и птицы превратились в кровавую труху. Дима остался наедине с холодной, уходящей вглубь себя Вселенной. Затерян среди сонма вспыхивающих и гаснущих звёзд. Ворон исчез, а с ним исчезло всё, что напоминало об утраченном мире. Дима хотел проснуться, вырвать себя из этого кошмара, но сон не прекращался.