улететь, но с одним крылом лишь беспомощно вращалась на месте. У Гона вырвался короткий резкий вздох.

— Тебе ее не жалко? — Он уже задыхался от гнева.

— Похоже, ей все это не очень нравится.

— Я не про нее и не про нравится. Я про ТЕБЯ спросил. ТЕБЕ-ЕЕ-ЖАЛКО, дебил ты ебаный?

— Прекрати.

— Нет.

Гон лихорадочно сунул руку в карман и что-то достал. Это была иголка. Он слегка потыкал ею в вертящееся на полу животное.

— Что ты делаешь?

— А ты присмотрись повнимательней!

— Хватит!

— Смотри как следует, говорю! Или я здесь все разнесу, ты меня знаешь.

Я его хорошо знал. Он действительно мог разнести всю лавку, а мне этого не хотелось. Гон смотрел на лежащую бабочку, как верховный жрец перед жертвоприношением. Секунда — и ее тело пронзила игла. Бабочка изо всех сил билась о пол, оставшееся крыло беззвучно трепыхалось.

Гон смотрел на меня — пристально и злобно. Заскрежетав зубами, но не отводя взгляд, он оторвал второе крыло. Вот только от этого лицо перекосилось не у меня, а как раз у него: ресницы начали заметно дрожать, ухмылявшиеся губы теперь были крепко прикушены.

— Ну как? Сердце не екнуло? Все еще думаешь, что ей «не очень нравится»? И это все, на что ты способен? — кричал Гон срывающимся голосом.

— Теперь я думаю, что ей больно. Очень. А не очень нравится — тебе.

— Да, мне это совсем не нравится. Если уж убивать, то с горячим сердцем, когда кровь кипит. А вот так — не спеша, растягивая удовольствие — это омерзительно!

— Тогда зачем все это? Я все равно не смогу сделать так, как тебе хочется.

— Заткнись, дебил! — Лицо Гона было все перекошено. Мы как будто вернулись в тот день, когда он избивал меня ногами у котельной. Гон задумался, что бы еще такое сотворить с насекомым, но вариантов особо не оставалось: бескрылый обрубок, вертящийся на игле, уже и бабочкой нельзя было назвать. Все ее истерзанное тело словно кричало об испытываемых мучениях. Оно металось во все стороны — вперед, назад, вбок, дергаясь в предсмертной агонии. Что значил этот беззвучный вопль? «Не надо!»? Или: «Я же так хочу жить!»? В действительности это был просто рефлекс. Не эмоция, просто рефлекс, запускаемый восприятием внешних раздражителей.

— Блин, черт с тобой, я сдаюсь!

Тум. Тум. Тум. Гон сбросил бабочку на пол, несколько раз изо всех сил наступил на нее ботинком, а потом растер по полу.

45

От бабочки осталось лишь небольшое пятно на полу. Мне хочется верить, что она попала в лучший мир, чем этот. Жаль, что ей пришлось столько вынести, а я не смог избавить ее от страданий.

Когда я вспоминаю этот случай, то понимаю, что для меня это было чем-то вроде игры в гляделки. Правила в ней просты: кто первый моргнет, тот и проиграл. В таких играх мне равных не было: людям приходилось напрягать все силы, чтобы держать глаза открытыми, я же просто не понимал, что их нужно закрывать.

Гон перестал заходить ко мне. Почему он так разозлился на меня после этой истории? Потому что я никак не реагировал? Потому что я его не остановил? Или это он злился на себя за то, что ему все-таки пришлось сделать то, что сделал? У меня был только один человек, с которым я мог поделиться этими мыслями.

Доктор Сим всегда старался максимально подробно отвечать на вопросы, которыми я его забрасывал. Кроме него, не было никого, кто бы мог без предвзятости относиться к моим специфическим отношениям с Гоном.

— И что ж, мне теперь с этим всю жизнь жить? Ничего не ощущая? — спросил я, с хлюпаньем втягивая лапшу из удона. Доктор Сим иногда угощал меня в ресторане. И чаще всего это было какое-нибудь блюдо из лапши. Похоже, он был любитель мучного: если не сдоба, так лапша. Доктор дожевал закуску из маринованной редьки, аккуратно вытер рот и сказал:

— Вопрос непростой. Скажу так: то, что ты такой вопрос задаешь, — это само по себе уже большой шаг вперед. Поэтому мы можем попытаться что-то сделать в этом направлении.

— Попытаться сделать что? Если проблема с головой у меня врожденная… Мама заставляла меня каждый день есть миндаль, но это что-то не помогало.

— Хм, насчет миндаля не скажу, а вот какой-то внешний раздражитель, запускающий импульс, может дать положительный эффект. Наш мозг — он ведь на самом деле довольно тупая штука.

Доктор Сим считал, что, хотя у меня и недостаточно развитые миндалины, если я буду постоянно упражняться в проявлении эмоций, пусть даже искусственных, то существует вероятность, что мозгом они будут восприниматься как настоящие. Есть шанс, что это поможет восстановить размер и функцию амигдал, и тогда будет немного проще распознавать эмоции других людей.

— Так у меня шестнадцать лет мозги в простое были, с чего вдруг они сейчас заработают?

— Ну смотри, приведу такой пример. Вот, допустим, человек совсем не умеет кататься на коньках. За пару месяцев он, конечно, чемпионом не станет, даже если будет тренироваться каждый день. Или же если у человека с рождения нет музыкального слуха, то вряд ли он сможет вызывать восторг публики виртуозным исполнением оперных арий. Но! Если тренироваться, ты, по крайней мере, научишься стоять на коньках и сможешь хоть и неуклюже, но ездить. Точно так же и с пением: пусть и фальшиво, но хоть один куплет ты споешь. Вот именно это и дают нам тренировки — чудо, но в ограниченных пределах.

Я осторожно кивнул. Все звучало логично, но не до конца убедительно. Неужели со мной такое сработает?

— А скажи, давно тебя стал беспокоить этот вопрос?

— Недавно.

— Что-то послужило поводом или причиной?

— Ну-у, как сказать… Это, типа, как фильм, который уже все посмотрели и только я один — нет. Вроде ничего страшного, можно и без этого прожить. Хотя, если посмотришь, будет что обсудить с другими.

— Твой прогресс просто удивителен! Ведь из твоих слов вытекает, что ты хочешь общаться с другими людьми.

— Наверное, это из-за пубертатного периода…

Доктор Сим усмехнулся:

— Ну коли так, тогда и эмоции отрабатывай на чем-то веселом и красивом. Лучше наполнять себя позитивом, чем негативом.

— Я попробую. Не знаю, правда, как, но это все равно лучше, чем просто сидеть и ничего не делать.

— Только знай, что испытывать эмоции, которые раньше были тебе недоступны, — это не всегда хорошо и приятно. Человеческие чувства — вещь коварная. Привычный тебе мир может предстать совсем