— Какая из них была самой кровавой?

— Сколько вам было лет, когда вы начали выступать?

Я по-прежнему не опускаю руку, удерживая ее в поднятом положении, отчаянно пытаясь поймать взгляд Хошико. В конце концов взгляд Сильвио опускается на меня.

— Да, молодой сэр? — понимающе ухмыляется он.

Я мысленно прошу ее поднять голову, но ее глаза все так же устремлены в пол.

— Да? — спрашивает он меня. — У вас вопрос к Хошико?

— М-м-м… да. То, что я хотел бы знать, это… вы… Я имею в виду, вы… — я замолкаю. Что я хочу спросить у нее? Что мне больше всего хочется узнать? И тут меня осеняет. — Вы когда-нибудь хотели, чтобы все было по-другому?

Наконец-то она поднимает глаза. Она вытягивается вперед, оставаясь в своем кресле, и в первый раз смотрит на присутствующих.

— Можете повторить свой вопрос, пожалуйста? — спрашивает она.

Я встаю и повторяю вопрос. Ее взгляд останавливается на мне.

Она заметила меня.

Вопросы те же, что и всегда. Жалкие журналисты, презренные Чистые, отчаянно желающие узнать все жестокие подробности моей жизни. Они делают акцент именно на них: чем кровожаднее и страшнее, тем лучше.

Я снова и снова репетировала ответы на все эти вопросы. В них нет ничего нового, но я все еще чувствую на себе пристальный взгляд Сильвио.

Я действительно не хочу делать ничего такого, что могло бы рассердить его, во всяком случае, после недавних событий. Вчера он чуть не убил меня, когда я выступала под куполом цирка. По какой-то причине он уже не так сильно защищает меня, как раньше. Даже, скорее, наоборот. Внезапно возникает чувство, теперь он отчаянно желает моей смерти.

Поэтому я отвечаю на вопросы именно теми словами, которые подготовила заранее. У меня получается сдерживаться, не кричать на них, не рассказывать им о своих чувствах. Для меня это великая мука — сидеть здесь, механически общаться с журналистами после того, что он только что рассказал мне о близнецах.

Все, чего я сейчас хочу, это вернуться в барак, и выяснить, правда ли это. Возможно, Сильвио солгал мне. Не исключено, что он намеренно хотел меня расстроить.

Мне нужна Амина. Ее присутствие всегда дарит уверенность и спокойствие. Неужели мне еще долго придется сидеть здесь?

Затем звучит новый вопрос: такого я еще никогда не слышала.

— Вы когда-нибудь хотели, чтобы все было по-другому?

Что-то в голосе спрашивающего заставляет меня поднять голову. Я не вижу этого человека.

Прожекторы, свет которых направлен на меня, слепят глаза, и несмотря на то что журналисты совсем рядом, всего в нескольких шагах, кажется, будто они находятся в темноте.

Я напрягаю зрение, пытаясь разглядеть хоть кого-нибудь. Я в первый раз смотрю на присутствующих и поэтому не могу определить, кто из них задал последний вопрос.

Этот голос: негромкий и как будто виноватый. Я уже слышала его раньше.

— Можете повторить свой вопрос, пожалуйста? — спрашиваю я. Поднимается какая-то фигура в центре комнаты. Прожектор послушно перемещается на него.

Это он. Тот самый мальчишка, что был в цирке вчера вечером. Почему он снова здесь?

— Вы когда-нибудь хотели, чтобы все было по-другому?

Я смотрю в его глаза, которые умоляют меня сказать правду.

В комнате становится тихо. Все ждут моего ответа.

Я поворачиваюсь к Сильвио и смотрю на него. Он качает головой. Нельзя действовать без его одобрения. С другой стороны, он и так уже недоволен мною, может ли все стать еще хуже?

Я оглядываюсь на мальчика, снова задаюсь вопросом о том, что он здесь делает, и наклоняюсь вперед, словно нас связывает незримая нить, которая притягивает меня к нему. Я делаю глубокий вдох.

— Да, — отвечаю я ему. Сначала я шепчу, но потом вспоминаю Астрид и Луну. Они, должно быть, мертвы. Сильвио никогда не лжет о таких вещах. Ему это не нужно. Я знаю, что они на самом деле мертвы. Ярость наполняет меня. Она кипит внутри, ее невозможно сдержать.

Я встаю и говорю громко и ясно. Мой голос разносится по всей комнате, когда я смотрю на него.

— Да, я хочу, чтобы все было бы по-другому.

В течение нескольких секунд мне кажется, будто там никого нет, кроме нас двоих, будто комната, цирк и все остальное куда-то исчезло. Прошлым вечером так же было на арене. Будто весь мир — просто фон, очертания, а она — единственная реальная вещь, восхитительный радужный свет в мире силуэтов.

Заклинание внезапно рушится, когда Сабатини, маниакально улыбаясь, выходит на середину сцены.

— Хорошо, спасибо всем. На сегодня все. Я уверен, вы согласитесь, что это было здорово. На выходе, пожалуйста, возьмите специальный пропуск для прессы на субботний вечер, на Шоу Призраков, приуроченное к Хеллоуину! Всем спасибо!

Два охранника вытаскивают ее из комнаты. Сабатини холодно смотрит на меня, затем поворачивается на каблуках и бросается вслед за ними.

Все собирают свои вещи и начинают расходиться. Большинство из них даже не говорят о том, что сказала Хошико. Обсуждают лишь номер с акулами. Две смерти сразу — вот о чем сообщат газеты. По всей видимости, журналисты более чем довольны событиями этого вечера.

Полагаю, мне следует дождаться Сабатини, который выведет меня отсюда, но сегодня вечером я не могу даже думать о новой встрече с ним. Мне хотелось увидеть Хошико, узнать, все ли с ней в порядке.

Теперь комната пуста, в ней лишь я и Стэнли, который невозмутимо стоит сзади. Я бы охотно поговорил с ним об этом. Однако смысла в этом нет — он никогда не разговаривает со мной, как бы я ни старался пообщаться. Он настоящий профессионал и строго выполняет свои обязанности.

Я снова опускаюсь в кресло. Она узнала меня, я в этом уверен.

Неожиданно раздается вежливое покашливание. Я так глубоко погрузился в свои мысли, что вздрогнул. Я поднимаю голову и вижу уборщика, ожидающего, когда мы уйдем.

— Извините, — говорю я ему. — Мы сейчас уходим.

Я смотрю на него. Старая, сморщенная, оливкового оттенка кожа, хрупкое истощенное тело. Здесь никого нет. Только я, он и Стэнли.

— К вам здесь хорошо относятся? — спрашиваю я его. Что за глупый вопрос. Посмотрите на этого беднягу: конечно же нет.

Он поспешно оглядывается. Его голос, когда он говорит, звучит слабо и хрипло.

— Да, — отвечает он таким же монотонным голосом, каким отвечала на вопросы прессы Хошико. — Ко мне относятся очень хорошо. Я очень счастлив.

Он не смотрит на меня; его глаза опущены.

Я осторожно прикасаюсь к его плечу. Он вздрагивает и делает шаг назад, будто я причинил ему боль.